Убийство Моцарта - [79]

Ни Дебора, ни Джэсон не сочли нужным внести поправку, когда Бетховен повторил: – Телятина была отменной.

При виде бутылки шампанского Бетховен посмотрел на Джэсона, словно перед ним был сам царь Мидас, и объявил:

– Господин Отис, вы тонкой и доброй души человек!

Бетховен на этот раз надел коричневый сюртук, гармонировавший с цветом его глаз. Ночной горшок и грязное белье были убраны, однако в углах комнаты по-прежнему лежала пыль, а книги и бумаги в беспорядке валялись повсюду. Когда Бетховен, желая выразить свою признательность, сам поспешил за бокалами и едва не потерял равновесие, Дебора обеспокоилась.

– Вам нездоровится, господин Бетховен? – воскликнула она. Увидев его смущенное, полное отчаяния лицо и как он напрягался, стараясь ее расслышать, она поняла: Джэсон прав, глухота держала композитора в постоянном плену, причиняла мучения и, более того, он испытывал чувство полной безнадежности и собственной неполноценности. Она побыстрее написала свой вопрос в тетради и передала Бетховену, а Джэсон взял из рук композитора бокалы.

– Это все городская суета. Она разрушает мое здоровье. – Усаживаясь, Бетховен схватился за стол, боясь снова потерять равновесие.

Госпожа Отис весьма догадлива, подумал он, ему следует следить за собой. В некоторых своих болезнях приходилось сознаваться, поскольку скрыть их было невозможно; другие же он утаивал даже от ближайших друзей и уж, разумеется, от Шиндлера, – при всей своей услужливости Шиндлер был подчас излишне назойлив и любопытен. Человеку необходимо уединение, иначе никогда не обрести покоя, думал Бетховен. Многое, случившееся с ним с тех пор, как он начал терять слух, причиняло ему мучения. С утерей слуха он все больше терял и чувство равновесия. Неловкое движение, резкий поворот головы, порыв ветра или любой толчок вызывали у него головокружение и случалось, что он падал.

До сих пор он со стыдом вспоминал тот случай, когда на Кольмаркт его толкнул неуклюжий прохожий, и он растянулся на улице в самой нелепой позе. По выражениям лиц прохожих он видел, как они смеялись над ним; ему чудилось, что они шепчут друг другу: «Бедный старик Бетховен, снова напился». Никто не догадывался, что причиной всему – головокружение.

Однако ни один из лечивших его докторов не признавал эту причину. Неужели и у Моцарта, думал он, были такие же невежественные доктора? Может быть, они тоже не сумели распознать его болезни?

После случая на Кольмаркт он долгое время переживал свое унижение. Его пугало, как бы подобное не повторилось вновь.

Бетховен чуть не поведал все это молодым американцам – вид у них был такой добрый и приветливый, особенно у хорошенькой госпожи Отис, – но потом передумал: ведь и они могут его не понять и смеяться над ним за его спиной.

Шиндлер открыл шампанское, Бетховен велел ему пригубить вино первым и, заметив удивление Джэсона, пояснил:

– Папагено знает, что полезно для моего желудка. Некоторые вещи мне вредят.

Джэсону припомнилась надпись на визитной карточке Шиндлера: «L'ami de Beethoven», и он подумал: чтобы добиться такого звания, Шиндлер, видимо, готов был стерпеть все, даже оскорбление.

Шиндлер пригубил шампанское, и лишь тогда Бетховен взял свой бокал и предложил тост:

– За ораторию для Бостона!

Джэсон с Деборой подняли бокалы, и Джэсон написал: «Вы ее непременно создадите».

– Я много раздумывал над этим в последние дни, – сказал Бетховен, – если мы сумеем прийти к соглашению, я, возможно, возьмусь за этот заказ.

«Каковы ваши условия, господин Бетховен?» – спросил Джэсон.

– Сколько Общество согласно заплатить?

«Нам льстит ваш интерес, – написал Джэсон, – но Общество не сможет уплатить вам тысячу гульденов, хотя, по моему убеждению, это справедливая сумма».

– Это я придумал для Гроба. Он вечно твердит, что со мной следует торговаться. Но мы ведь с вами друзья. Сколько вы сможете заплатить?

«Общество разрешило заплатить вам пятьсот гульденов».

Бетховен заметно огорчился, и Дебора поспешила прийти на помощь: «Мой муж во всем согласен с вами, господин Бетховен, но вынужден подчиняться Обществу. Во всяком случае, это он посоветовал Обществу обратиться к вам».

Бетховен ласково похлопал ее по руке.

– Милая госпожа Отис, не сомневаюсь, что ваш муж образец всех добродетелей. – Он выпил глоток шампанского, повернулся к Шиндлеру и сердито спросил: – Надеюсь, вы велели экономке лишь подогреть телятину?

Шиндлер кивнул.

– Неплохо бы проверить, – приказал Бетховен, и, поняв намек, Шиндлер послушно отправился на кухню.

– Незачем ему знать все наши тайны, – понизив голос, произнес Бетховен. – Если я соглашусь на пятьсот гульденов, смогу я получить деньги вперед?

Джэсон был не уверен, примет ли такое условие Гроб, но написал: «Да».

– А как быть с текстом?

Вопрос привел Джэсона в растерянность, но Дебора опередила его: «Мой муж выбрал несколько текстов, но решил посоветоваться с вами. Все зависит от вас, вам лучше знать, какой текст подойдет».

А Джэсон добавил: «Может быть, что-нибудь библейское, как у Генделя».

– Гендель самый великий из композиторов, – объявил Бетховен.

«А Моцарт?» – не удержался Джэсон.

– Моими учителями были Гайдн и Сальери, – ответил Бетховен.