Убийство матери - [3]

Мы кажемся себе хорошими,

И честными, и справедливыми,

Непонятыми Гёте и Чайковскими,

Вторые Модильяни – это тоже мы.

Мы собственной бедою упиваемся,

Себя жалея, слёзкой умываемся,

И – всем назло – не думать мы стараемся,

Что это эгоизмом называется.

На этом свете всё для нас устроено,

Для нас обкатано, объезжено, построено.

А если что-то где-то не настроено,

Для нас не всё успели – мы расстроены.

Горя обидой и кипя от раздражения,

Находим гневные мы выражения,

Мы произносим речи возмущения

Для собственной разрядки напряжения.

И мы блистаем нашим красноречием

Не на собраньи, не на званом вечере.

Мы гневные бросаем вызовы

На кухне иль у телевизора.

И наша публика, щедра на почести,

Сидит напротив, в тихом одиночестве,

Ласкает нас словами близкими,

Глядит на нас глазами материнскими.

А мы бросаем в мать словами хлёсткими,

На слух – жестокими, на ощупь – жёсткими,

Жёлчь превращая в шелуху словесную,

Борщ заедая болтовнёю пресною.

Чрез четверть часа, от себя усталые,

Мы забываем все обиды малые,

Но будем долго помнить взгляд измученный

И на руках родных морщин излучины.

Эти стихи Анжелика привезла из Москвы. Мама слушала их молча, удобно устроив голову на морщинистых руках. Как обычно, не забыла похвалить дочку и стихи. Произнося по памяти строчку за строчкой, Анжелика не могла отвести глаз от маминых рук. Они были нежные и, как всегда, очень чистые. Никакая грязь не могла к ним пристать. Маминым рукам Анжелика посвятила много стихов. Она писала для мамы очень долго – до самого тупика. Но стихи, привезённые из Москвы, были самые правдивые. Они как-то сами написались после двухлетней разлуки.

Анжелика ожидала увидеть маму постаревшей и ослабевшей. Но она ошиблась. Мама была полна сил и рвалась в бой. Как только Анжелика уехала в Москву изучать французский, она вернулась к своей мечте о море. Как всегда и везде, она работала очень хорошо, но это оказалось не главным. Требовалось воровать, а мама не собиралась пачкать руки. Сначала её пытались принудить намёками, потом уговорами, потом – угрозами. Разумеется, ничего не помогло. Тогда решили от неё избавиться. У мафии, в которую сплотились пассажирские помощники, не было другого выхода. Мама была у них, как бельмо на глазу. Та сумма денег, которую она сдавала в кассу, так сильно разнилась от того, что сдавали остальные пассажирские помощники, что рано или поздно это не могло остаться незамеченным. Работать честно, не воровать пассажирские помощники разучились. Для убийства они ещё не созрели. Оставалось одно: уличить маму в том, чего она не совершала. Проверки следовали одна за другой – и днём, и ночью. Мама, как всегда, вышла из борьбы с чистыми руками. Только морщинок на них заметно прибавилось. Неожиданно для всех посвящённых проверочная комиссия поймала с поличным настоящего вора. Этот пассажирский помощник так пригрелся в банде, что потерял всякую бдительность. Справедливость наказала виновного. А через год со своей мечтой навсегда распрощалась мама, которой борьба стоила здоровья.

* * *

Анжелика охотно принимала участие в маминой борьбе. Но из Москвы до Баку от этого участия доходили ничтожные крохи. Время от времени Анжелика приезжала к маме и погружалась в атмосферу борьбы. Перед отъездом в Алжир ей нужно было без волокиты получить медицинское свидетельство. С помощью маминых знакомств и денег она очень скоро стала обладательницей бесценного документа, на котором нетвёрдая рука перечислила все достоинства её здорового организма. Придя к выводу, что Анжелика может ехать «в за грамм командировку в социалистическую страну Алжир». «В за грамм командировку» – отдельно и с двумя «м». Неизвестно, в каком состоянии деятели здравоохранения составляли сей документ. Главное, что справка, подтверждённая печатями, сошла Анжелике с рук. Более того, магическое слово «за грамм командировка» произвело такое неизгладимое впечатление на маминых врагов, что они поспешили в друзья.

Мамино участие в жизни дочери было гораздо более ощутимым. Деньгами, благодаря маме, Анжелика была обеспечена с ног до головы и, более того, – до комнаты в коммунальной квартире.

Это сильно облегчало борьбу за существование. Точнее говоря, о выживании речь не шла. В то время Анжелика привыкла находить повсюду хороших людей. И в Москве она не отказалась от этой привычки. В то время хороших людей было непомерно больше. Примерно, из расчёта десять к одному. Потом расчёт изменился: примерно, один к одному. И Анжелику стошнило стихами:

Мразь имеет цвет:

Чёрная, как мрак.

Мрази много лет.

Мразь имеет страх.

Нервов нет – дыра.

Дома нет – нора.

Затаилась мразь —

Собирает грязь.

Против правды – мразь.

Против чести – грязь.

Правда в мрази – ложь.

Чести в грязи – грош.

Мразь танцует вальс.

Учит жизни нас.

Мразь и Пушкин – бред.

Вновь убит поэт.

Чёрный – в мрази – снег.

Чёрный – к цели – бег.

Чёрный в небе след.

Человека нет.

В то время Анжелика писала по-русски. И думала по-русски, и видела русские сны. И любила тоже по-русски. В Алжире попробовала любить не по-русски. Получилось плохо и не понравилось. В Алжире было очень много любви, но какой-то иностранной. Анжелика там жила своей, русской жизнью. А любила плохо, не по-русски.