Убийство Иисуса. Расследование самого громкого преступления в истории - [55]

Так что судьбы рода Иисусова и рода Анны идут бок о бок уже столетиями – и будут тесно связаны еще несколько десятков лет. Предки Анны служили первосвященниками при праотцах Иисуса, Давиде и Соломоне. И как Анна сейчас судит Иисуса, так же и сын его Анан три десятка лет спустя осудит на смерть еще одного благочестивого человека.

Иаков – так будут звать его. Иаков, брат Иисуса. Его приговорят к побиению камнями.

Столь пламенна приверженность Анны и его потомков Риму, что последняя глава истории их рода подойдет к концу тридцать лет спустя, когда Анан-младший будет убит иудеями во время восстания за то, что призывал сложить оружие и подчиниться римлянам[75].

* * *

В допросе Иисуса незаконно все: он происходит ночью, от Иисуса требуют дать показания против себя без защитника, а у Анны нет полномочий выносить приговор. Кроме того, очень необычно, что арестованного привели в дом к первосвященнику, а не бросили в одну из тюремных камер в Антониевой башне.

Но Иисус совершил тяжкое преступление: опрокинув столы менял, помешал спокойному течению денежных средств из Храма в Рим. За поступление финансов отвечает лично Анна. Любой, кто вмешивается в денежные дела Храма, должен быть наказан. Это касается и Иисуса, и всех его учеников. Анна хочет, чтобы этот случай стал предостережением для всех, кто в будущем захочет подвергнуть сомнению авторитет первосвященников.

Такой человек, как Анна, привык, что перед ним ползают на коленях и униженно молят о пощаде; но ясно, что Иисус преклонять колени перед человеком не станет. И, хоть физически он и измучен, ум его по-прежнему быстр и ясен.

Что ж, может быть, для вразумления ему стоит провести немного времени наедине с храмовой стражей?

Анна – бывший первосвященник, и формально никакой власти у него нет. Он не может выносить приговоры, особенно в делах, касающихся заговоров или мятежей, – такое право принадлежит только Риму. Поэтому Анна тайно приказывает группе храмовых стражников отвести Иисуса в какое-нибудь тихое местечко в подземельях дворца и там немного с ним поболтать[76].

Связанного Иисуса ведут прочь. А по Иерусалиму бегут вестники со срочным сообщением: Синедрион, высший иудейский религиозный суд, должен собраться немедленно!

* * *

Иисус ничего не видит. Ночь темна, а повязка на глазах отсекает даже самые отдаленные и слабые источники света.

Однако слышит он прекрасно – и слова, что доносятся до него сейчас, призваны сломить его дух.

– Прореки, – насмешливо говорит стражник, и вслед за этим на Иисуса обрушивается еще один сокрушительный удар. – Прореки, кто ударил тебя?

Кулаками и ногами, со всех сторон. Некуда бежать, негде укрыться.

– Кто ударил тебя? – снова и снова спрашивают стражники, нанося удар за ударом. – Кто?

Избиение продолжается несколько часов, пока стражники не устают от своей садистской игры.

Когда Иисуса снова ведут в дом Анны, где ему придется предстать перед судом Синедриона – тоже незаконным судом, – он весь в синяках и в крови. Лицо распухло. От слабости и потери крови ему трудно стоять, не говоря уж о том, чтобы подбирать аргументы в свою защиту.

Но и избитый, и связанный – он не покорится своим палачам.

* * *

Иисус стоит перед Синедрионом. Повязка с глаз снята. Трудно сказать, все ли члены совета – семьдесят один человек – собрались в зале; во всяком случае, Иисуса не привели для суда в Храм, как велит закон. Вместо этого священники окружили его в банкетном зале дворца Анны, среди росписей и мозаик.

Лицо и тело Иисуса покрыто синяками. С самой Тайной Вечери он ничего не ел. Однако ни побои, ни насмешки не сломили его дух. Несмотря на поздний час, весть о том, что Иисус схвачен, уже летит по Иерусалиму. Во дворе дома собралась небольшая толпа: чтобы согреться, люди жгут костры. Двое учеников решили, что негоже бросать Иисуса, и, рискуя, что схватят и их, пробрались сюда. Они стоят сейчас среди людей, верных Кайафе.

Иисус видит, как приспешники Кайафы один за другим входят с холода, чтобы произнести против него ложное свидетельство. Стоя перед Синедрионом, они нагло лгут об Иисусе, вплетают в истории о его словах и деяниях то, чего он не говорил и не делал. Члены Синедриона слушают внимательно, выискивая в ворохе обвинений хоть что-то, заслуживающее смертной казни. Они терпят потоки лжи, надеясь разыскать в этой груде небылиц что-нибудь серьезное – пусть даже на это уйдет вся ночь. Лжесвидетельство по закону карается смертью: но сегодня Синедрион готов закрыть на это глаза.

Иисус не говорит ни слова.

Наконец звучит обвинение, которого ждал Синедрион.

– Этот человек, – сообщают двое верных слуг Кайафы, – говорил: «Могу разрушить Храм Божий и в три дня создать его».

Кайафа, который до сих пор сидел, при этих словах вскакивает и бросается к Иисусу. К его ярости, с этим обвинением Иисус не спорит. Один взгляд на Назареянина подсказывает, что воля его должна была быть сломлена еще много часов назад: весь он в синяках, ссадинах, в засохшей крови. Но Иисус стоит прямо, не опуская головы, и лицо его спокойно.

– Что же ничего не отвечаешь? – гневно спрашивает Кайафа. – Что они против тебя свидетельствуют?