Убийство Иисуса. Расследование самого громкого преступления в истории - [56]

Иисус молчит. Он понимает, что за вопрос висит сейчас на языке у Кайафы. Вопрос, ответ на который хотят услышать все в этой комнате. Тот самый вопрос, ответа на который ждут сотни тысяч паломников в Иерусалиме. Иисус предчувствует, о чем спросит Кайафа, – и знает, что «правильного» ответа не существует. Что бы он ни сказал, ему не избежать казни.

– Заклинаю тебя Богом живым, – медленно и раздельно говорит Кайафа, – скажи нам, ты ли Христос, Сын Божий?

Молчание. Из окна доносится чириканье первых ут-ренних птиц. С улицы долетают голоса. Но в этом зале, где Кайафа обычно принимает гостей и ведет официальные храмовые дела, царит глубокая тишина. Никто не издает ни звука – все нетерпеливо ждут решения Иисуса. Заговорит ли он?

И Иисус отвечает:

– Если скажу вам, вы не поверите; если же и спрошу вас, не будете отвечать мне и не отпустите меня. Отныне Сын Человеческий воссядет одесную силы Божией.

– Итак, ты Сын Божий? – настаивает первосвященник.

– Вы говорите, что я, – отвечает он.

И, глядя Кайафе в глаза, добавляет:

– И вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную Силы и грядущего на облаках небесных[77].

Тут Кайафа хватается за ворот своей туники и разрывает дорогую ткань на груди. В обычных обстоятельствах не пристало первосвященнику выражать гнев подобным образом. Но сейчас обстоятельства необычные: ведь Иисус назвал Кайафу ни много ни мало врагом самого Бога!

– Он богохульствует! – восклицает первосвященник, повернувшись к Синедриону. – На что нам еще свидетелей? Вот, теперь вы слышали богохульство его! Как вам кажется?

Религиозный закон гласит, что при вынесении приговора каждый член Синедриона должен проголосовать. Но сейчас обходятся без долгой процедуры. Вердикт выносится подавляющим большинством голосов. Против только Никодим и еще один богатый саддукей, по имени Иосиф Аримафейский.

Восходит солнце. Иисус обвинен в богохульстве и приговорен к смерти. Следующий шаг – неизвестно, легкий он или трудный, – в том, чтобы убедить Понтия Пилата утвердить приговор и совершить казнь.

* * *

На другом конце Иерусалима, в Антониевой башне, дюжина солдат, составляющих три команды распинателей, сидят за ientaculum – первым и самым плотным приемом пищи. Скорее всего, вернуться в бараки ради prandium – легкого полуденного перекуса – им не удастся, так что сейчас они наворачивают большие та-релки овсяной каши. Часто каша подается с сыром и медом – так и вкуснее, и сытнее: ведь перед тяжелой работой нужно подкрепиться. Тут и там на длинном общем столе стоят корзины с хлебом, красное вино и легкое пиво.

Варавва и его подельники, уже приговоренные к смерти, содержатся неподалеку, в подземелье башни. Через некоторое время их выведут на двор для бичевания, или verberatio, как называют эту процедуру римляне. Для этой цели во дворе вкопаны в землю невысокие столбы. На вершине каждого столба металлическое кольцо. Приговоренного со связанными руками подводят к столбу. Палачи снимают с него одежду, заставляют встать на колени, а связанные руки поднимают над головой, вдевают в кольцо и защелкивают замок. Человек оказывается зафиксирован, не может ни упасть, ни увернуться от ударов. Обычно еще перед тем, как на спину опустится первый удар бича, осужденный напрягает все мышцы и стискивает зубы в ожидании невыносимой боли.

Ключ к искусству палача – не в том, насколько сильно бить, а в умении управлять движениями хвостов кожаной плети, в которые вплетены металлические кругляши и обломки костей. Именно эти приспособления причиняют наибольший ущерб телу.

Профессиональные убийцы – те, что сейчас доедают овсянку, – чтобы показать свое мастерство, сжимают деревянную рукоять flagellum чуть крепче своих товарищей, замахиваются совсем не намного сильнее – однако, если бич ложится удачно, им удается одним ударом обнажить внутренние органы. Об этом зрелище историк Евсевий Кесарийский напишет так: «Зрители были поражены изумлением, видя, как бичи обнажили самые глубокие вены и артерии казнимых, как предстали взору части их тел, обычно скрытые, – и кости, и внутренности».

Но, как ни ужасно бичевание, это только начало смертных мук. Verberatio – лишь прелюдия к распятию.

Покончив с овсянкой, солдаты встают из-за стола. Пора заняться делом.

* * *

Осужденного Иисуса конвоируют во дворец Понтия Пилата. Звук шагов – самого Иисуса, окружающих его первосвященников и храмовой стражи – эхом отражается от булыжной мостовой. Уже почти семь утра, и Иерусалим просыпается. Пусть Иисуса лежит мимо небольшого stratopedon («бараков»), откуда мрачно наблюдает за небольшой процессией дворцовый гарнизон, мимо роскошного парка, разбитого Иродом Великим много лет назад, с прудами, рощами, тихими тропинками и воркующими над водой голубями. Стена дворца граничит с парком с северной стороны. Иисуса ведут вдоль этой стены, подводят к воротам, где как раз сменяется стража – она дежурит по четыре часа.

Кайафа требует немедленной встречи с Пилатом. Он стоит перед воротами вместе с Иисусом, храмовой стражей и всем Синедрионом. Однако, поскольку войти в ре-зиденцию язычника накануне Пасхи первосвященник не может – он рискует стать нечистым и потерять возможность вкусить священную трапезу, – Кайафа просит, чтобы Пилат вышел сюда, к ним. Это серьезное нарушение субординации, но Пилат должен понять, что дело нешуточное и не терпит отлагательств.