Убийство Джанни Версаче - [34]

Преподаватель понимал всю шаткость отношений между Эндрю и Дэвидом: «Дэвид был человеком, требовавшим честности. Он хотел, чтобы в отношениях с ним открывали свое истинное лицо, ну а в случае с Эндрю очевидно, что расклад был не тот». Стоял прекрасный весенний день, и свежеиспеченный профессор вышел с Дэвидом немного прогуляться. «Эндрю — патологический лжец, — предупредил он. — Звучит как бред, но о нем ничего невозможно узнать доподлинно. Никогда не доверяй ему ничего, что тебе дорого, — рискуешь потерять». Дэвид выслушал его, но профессор понял, что отказываться от Эндрю он не желает. «По-моему, он хотел, чтобы у него сработало по-другому. Он же был очень обязательный человек — истинный сын Миннесоты, само воплощение надежности и безотказности».

«Места для любви у Эндрю в душе просто не было; не было даже почвы, на которой она могла бы взрасти, потому что вся его жизнь была сплошной ложью. Чтобы заполучить Дэвида, ему потребовалось бы это в себе исправить, — считает старый друг Эндрю и задается вопросом: — Интересно, он хотя бы раз за всю свою жизнь сам себе признавался в том, что не является на самом деле всеми этими вымышленными людьми, за которых привык себя выдавать?»

Полный облом

В июне Эндрю достиг высшей точки в своей щегольской жизни, поселившись в Сен-Жан-Кап-Феррá[47] на роскошной вилле вместе с Норманом. Дэвиду Эндрю сказал, что отправляется присоединиться к семье «в нашей летней резиденции» во Франции, и месяц его не будет. Перед отлетом он отправил Дэвиду почтовую открытку из отеля Helmsley Park Lane в Нью-Йорке: «Наилучшего тебе лета! И помни, что кто-то далеко-далеко не забывает о тебе». Из Франции Эндрю продолжил бомбардировать Дэвида потоком открыток с текстами типа «Франция очень архитектурна, и тут у них настоящее искусство», — или: «Авиньон всё так же полон лгунов и шалунов. C’est moi, ne pas?[48] [sic!]». В открытках Эндрю то и дело толсто намекал на свои непростые отношения с Норманом, писал: «Кухня тут превосходная, чего не скажешь о компании», — или: «Скатались в Париж с деловым партнером — в самый романтичный в мире город с самым занудным в мире чуваком».

Эндрю проводил дни, нежась у бассейна с книгами, где подчеркивал понравившиеся пассажи, за обедами в лучших ресторанах и «впитывая информацию как губка». Он выступал в роли экскурсовода и организатора посещения всяческих достопримечательностей.

На местности Эндрю явно ориентировался плоховато, что не мешало ему вдруг указать на какой-нибудь особо изысканный особняк и заявлять, что он построен в таком-то году, принадлежал такому-то и такому-то, а в таком-то году был куплен таким-то и таким-то, и т. д. и т. п. Эндрю был просто помешан на «мерседесах»: «У меня всегда был „мерседес“!» Однажды он вернулся из соседнего поселка Больё с крошечной баночкой джема за двадцать долларов. «Я на ценники никогда не смотрю, — гордо сообщил он. — У нас в семье не принято обращать внимание на цены».

На обратном пути из Франции Норман и Эндрю задержались в июле 1996 года на несколько дней в Ист-Хэмптоне на Лонг-Айленде в гостях у богатой однополой пары. Там они посещали вечеринки и обедали в модном ресторане Nick and Toni’s. Эндрю, как водится, очаровывал пожилых спутников, но, по словам одного из хозяев, «говорил бестактности о деньгах» и рассказывал истории, от которых они только недоуменно поднимали брови. Сказал, что был женат на богатой еврейке — дочери главы Моссада, израильской разведки. «Он был молод и привлекателен, весел, держался по-компанейски — что тут, казалось бы, не так?» — задается вопросом хозяин и отвечает, что «прискорбными» нашел в Эндрю две вещи: «Очень уж ему хотелось привлечь к себе внимание. Только вот не шла ему вся эта бутафория… А кроме того, он же был такой молодой — и уже абсолютный бездельник без малейших карьерных амбиций хоть в какой-нибудь области. Очень много болтал о том, что интересуется пожилыми людьми по причине их финансовой состоятельности. Вот что называется язык без костей: прямо при Нормане открытым текстом так и говорил».

Норман, в отличие от Эндрю, на ценники внимание обращать привык. Будучи в Европе, Эндрю присмотрел себе новый Mercedes SL 600 с откидным верхом за 125 895 долларов и даже успел похвастаться Дэвиду в открытке: «Скоро, возможно, разживусь наконец собственным Mercedes SL 600! — с энтузиазмом писал он. — Чувствую себя достойным этой машины, как никто другой!» Вскоре по возвращении на родину, однако, эта его мечта пошла прахом: Норман отказал Эндрю в покупке. Тогда Эндрю хлопнул дверью — собрал вещи и съехал от Нормана, оставив записку: «Двинулся дальше». Под этим лаконичным прощанием он тем не менее написал номер сотового телефона для связи — и тут же принялся ждать звонка. Переговоров, однако, не последовало, и Эндрю вынужденно поселился на съемной квартире-студии с оплатой раз в неделю на Вашингтон-стрит в Хиллкресте — подальше от Ла-Хойи, но лишь по меркам города.

Дальше — больше: Эндрю месяцами обещал Дэвиду, что они вместе отправятся на День независимости смотреть праздничные фейерверки с яхты в акватории Бостонской бухты. Но в июне сам же и отправил Дэвиду открытку из Кап-Ферра, из которой следовало, что злой рок и непоименованные козни могут воспрепятствовать их встрече: «Ситуация в Марселе сложилась до крайности щекотливая, и я рискую застрять здесь до июля». А позже написал: «Не получается вернуться к 4 июля». Неявка Эндрю, вопреки клятвенным обещанием, ко Дню независимости раскрыла наконец глаза на него и Дэвиду — и он столь же решительно, как и Норман, вычеркнул его из своей жизни.