Убийство деда Мороза - [22]

Слушатели не возражали. Учитель записывал. Мэр, величественно восседая под бюстом Марианны[12], слушал не перебивая.

— Затем, уже в ризнице, я снял балахон, шапку, парик и бороду, только проследил, чтобы дети при этом не застали меня врасплох. Сунул сверток с одеждой в стенной шкаф и после рождественской службы отправился спать; сказать по правде, с меня уже было довольно.

— Ну надо же! — воскликнул кто-то.

— Тише! — цыкнул мэр.

— Дело в том, господин мэр…

— Вы что-то хотите сказать, Тюрнер?

— Да… То есть… Нет, ничего, господин мэр.

Ювелир в нерешительности поглядывал в сторону соседней комнаты, где, прикрытый балахоном, покоился труп неизвестного. Не удержавшись, он пробормотал:

— Это просто невероятно!

От мэра не укрылось выражение его лица.

— Ну же, Тюрнер! Создается впечатление, что вы знаете обо всем этом куда больше, но почему-то не хотите рассказать. Если что-либо в словах Корнюсса вас насторожило, не сочтите за труд заявить об этом здесь. Черт возьми, дело, которое мы пытаемся прояснить, и без того совершенно запутано! Сейчас не время для недомолвок.

— Господин мэр, я просто хотел бы задать Корнюссу один вопрос.

— Конечно. Задавайте.

Ювелир и фотограф повернулись друг к другу.

— Корнюсс, когда ты пришел в ризницу, господин кюре подготавливал раку. Ты утверждаешь, что ничего не произошло?

— Ничего.

— И ты не говорил ничего особенного? Ты уверен?

— Я только спросил: «Я не припозднился?»

— Я не о том. Я спрашиваю про камни.

— Про камни?

— Про бриллианты! Разве ты не сказал, что они производят на тебя странное впечатление, что они не такие блестящие, как всегда?

— Я? Как я мог такое сказать? Да ни в коем разе! Что за вздор ты несешь!

— Вот как? Вздор? Значит, господин кюре не стучался ко мне домой, не проводил меня в ризницу, я не осматривал бриллианты и не сказал: «Они фальшивые»? Вероятно, мне все это приснилось?

В глазах Гаспара Корнюсса, уставившегося на Тюрнера, читалось безграничное удивление.

— Он бредит! — воскликнул фотограф. — Это все чушь и выдумка. Тюрнер сошел с ума!

— Ну да! Как же, сошел я с ума! Прекрасно! — вскричал возмущенный ювелир. — До сих пор я думал, что ты просто старый болван, но теперь вижу, что ты откровенный негодяй. Я клянусь, что говорю правду, господин мэр. Бриллианты, украшавшие раку святого Николая, похищены. Можете пойти и воочию убедиться — вместо них торчат простые стекляшки. Красная цена им обеим — пятьдесят франков. Я уже сказал это господину кюре. Я сказал это в ризнице, в присутствии Корнюсса.

— Ложь! — заорал фотограф, заикаясь от ярости. — Ничего такого не было. Во всяком случае, при мне, господин мэр. Если кто и украл камни, так он сам. Ювелир, ты вор!

— Хорошо, — сказал Тюрнер. — Остается расспросить господина кюре.

— Господин аббат весьма болен, — вмешался доктор Рикоме. — Он просто в шоке, и я поостерегся бы…

— Разумеется! — торжествующе бросил Тюрнер. — Болен, и виной тому эта кража. В таком случае, нам нужен Каппель. Его не было при разговоре, но я знаю, что господин кюре поставил его в известность обо всем произошедшем.

Срочно вызвали Каппеля, и он тотчас явился. У постели аббата Фукса осталась подежурить м-ль Софи Тюрнер. Показания ризничего целиком совпали со словами ювелира. Кроме того, Каппель сообщил, что кюре распорядился никому пока не говорить о похищении и не портить новогодний праздник таким печальным известием. Он ни словом не упомянул о Санта Клаусе и о подлинной причине, по которой маркиз оказался в Мортфоне: едва узнав об убийстве и предвидя возможные допросы, маркиз втолковал ризничему, что если тот его «продаст», то это отнюдь не поможет выяснению истины, но еще более затруднит поиски. Зато Каппель рассказал о том, что случилось в ризнице шестого декабря, и об анонимном письме, пришедшем ранее. Воцарилась тяжелая тишина. Все взгляды устремились на Корнюсса. Фотограф набычился. Внезапно он принялся постукивать пальцами по столу, за которым сидел мэр. Он был в неистовстве.

— Это заговор! Они оба сговорились. Клянусь головой, я ничего не сказал и не видел из того, что они утверждают. В конце концов, вы меня знаете, господин мэр. Я родился в Мортфоне и ни разу никуда не уезжал, кроме как на военную службу. Может, меня всегда держали за дурака, как говорит Тюрнер, возможно и так, но я честный человек!

Обстановка накалялась. Одни поддерживали Корнюсса, другие — Каппеля и Тюрнера. Перебранка перерастала во всеобщую сумятицу. Г-н Нуаргутт резко выступил вперед, поднял руку, но его призывы успокоиться были тщетными. Учитель оставил свои бумаги и на минуту выскользнул из комнаты; вернувшись, он решительно взобрался на трибуну, учтивым, но непреклонным жестом отстранив от нее г-на Нуаргутта, и лишь спросил для вида:

— Разрешите, господин мэр?

Чувствуя, что совладать с толпой не удается, тот с облегчением уступил место учителю. Суматоха сразу же сменилась полной тишиной. Широким и весьма искусным театральным жестом учитель вскинул красный балахон и принялся им размахивать.

— Друзья мои! — воскликнул он звонким голосом. — За этой дверью мертвец. У нас совершено гнусное преступление. Мы все, все до одного, честные люди, но, пока вы ссоритесь, убийца может скрыться, он сделает все возможное, чтобы замести следы и не дать правосудию их обнаружить.