Убийство деда Мороза - [24]

Когда мэр сообщил эти новости, Копф ухмыльнулся и кивнул в сторону окон, за которыми по-прежнему выл северо-восточный ветер и металась вьюга.

— Если до утра не стихнет, инспектора вряд ли доберутся из Сире до Мортфона. Будем здесь куковать один на один с этим немцем в белом свитере и английских штанах.

— Ничего! — решительно воскликнул учитель. — Если полицейские не прибудут, обойдемся без них. Мы сами разгадаем эту тайну.

Его заявление возбудило присутствующих.

— Ну и молодец Вилар! Что скажете, господин Нуаргутт? — пропыхтел Виркур.

Мэр поморщился, почувствовав, что его престижу нанесен ощутимый удар.

Атмосфера в комнате постепенно менялась. Все уже были глубоко уверены в невиновности подозреваемых, все полагали, что и Корнюсс, и Каппель с Тюрнером говорят правду.

Но тогда опять выходило, что существуют две правды — противоположные, несовместимые друг с другом. И чтобы они объединились, время прошедшего дня должно было обладать свойством растягиваться, как резина; сутки двадцать четвертого декабря должны были бы состоять из двадцати четырех с половиной часов, а вернее, те полчаса, что длились с десяти до половины одиннадцатого вечера, должны были продолжаться один час.

Каждый из присутствующих искал наугад какую-нибудь невероятную, сногсшибательную ошибку, какую-нибудь безумную хитрость, тайну которой унес с собой этот незнакомец, похожий на немца.

Общим настроениям подвел итог Хаген.

— Можно подумать, — сказал он, — что этот тип свалился к нам прямо с неба.

— Для Деда Мороза это в порядке вещей, — съехидничал Копф.

— Конечно! Однако, упав, он натворил бед.

— Я предлагаю пойти к священнику, — сказал Вилар. — Если доктор скажет, что господин кюре в состоянии отвечать на вопросы, мы хотя бы разузнаем, что произошло в ризнице. Если же аббат еще плох, запасемся терпением.

У изголовья кровати, на которой лежал священник, горела керосиновая лампа. Аббат Фукс лихорадочно метался в постели. М-ль Тюрнер приложила палец к губам, взывая к тишине.

— Господин кюре, — наклонился к больному доктор, — как вы себя чувствуете?

— Кажется, немного лучше, доктор, — чуть слышно ответил священник.

Рикоме приподнял его запястье и сосчитал пульс.

— Прекрасно, — сказал он, — пульс приходит в норму. Утром вы уже встанете на ноги.

Он вышел из спальни и в коридоре прошептал:

— Состояние улучшается. Однако, на мой взгляд, было бы еще преждевременно… Тем не менее… Если вы считаете необходимым…

— Ни в коем случае! — возразил мэр. — Это будет просто жестоко. Дождемся утра.

На этих словах все попрощались и разошлись по домам, смятенные и встревоженные.

Барон де Ла Файль тоже был встревожен, но совсем по другому поводу. Он видел, как нашли труп, и находился в мэрии, когда приступили к предварительному дознанию, но ни во что не вмешивался. Не то чтобы он был безразличен к происходящему, однако куда больше его занимала мысль о Золушке. Сначала он восхитился перевоплощением Катрин, когда она явилась перед ним во всем блеске своих туалетов, а затем растрогался от ее непринужденного изящества, тонкости и такта. Наконец, то волшебство, которое он затеял в шутку, в минуту веселого расположения духа, безотчетно подействовало и на него самого. Присутствие юной девушки, весь вечер и часть ночи находившейся рядом с ним, то движение, которым она, напуганная снежным смерчем, прижалась к его руке, ища у барона защиты, — все возбудило в его душе удивление и восхищение. Поначалу он думал ошеломить юную особу, но ошеломленным оказался сам. Увлеченный игрой, он хотел доставить девушке радость, но получил, может быть, больше, чем отдал. Он вдруг понял, какова на самом деле была его жизнь, суровая, скрытная, печальная. Что у него было до сих пор? Да, похождения, но «вовсе не любовь»!

Нет, конечно, барон не влюбился в Золушку. Все-таки он уже не был юнцом. И он не побежал бы к Гаспару Корнюссу за сентиментальными открытками, чтобы выразить свое чувство. Но, проводив ее до дома и попрощавшись, барон погрузился в воспоминания о девушке: она разбудила в нем нежные мечты, которые, как он думал, заснули навсегда в его сердце. Он был этим немного по-детски удивлен; он почувствовал себя растерянным мальчишкой в темном и невеселом доме, куда внезапно врывается орава подростков, оглашая молчаливые до сей поры своды и коридоры радостным эхом смеющихся молодых голосов.

Не обращая внимания на ветер и снег, в который он проваливался по колено, барон задумчиво вернулся в замок.

А в это время маркиз уже давно спал в своей комнате в гостинице «У святого Николая-батюшки» — после того, как заказал разговор с Парижем и весьма долго ждал ответа телефонистки.

Вскоре во всем Мортфоне остались гореть только два огня: в спальне аббата Фукса, у изголовья которого дежурили Каппель и м-ль Тюрнер, да в церкви, где четыре стража, забытые всеми и не ведающие о произошедшем, бодрствовали, на совесть охраняя раку святого Николая с фальшивыми стекляшками.

Около восьми часов утра в мэрии раздался звонок. К телефону никто не подошел. Звонок прервался, чтобы раздаться вновь в доме г-на Нуаргутта. Пробужденный от крепкого сна, с мутной, тяжелой головой и усталостью во всем теле, мэр неприветливо буркнул: