Убийство деда Мороза - [2]

.

В комнате было три вместительных стенных шкафа. Ризничий оставил дверцы открытыми, вывалив на пол все содержимое. По паркету была разбросана старая одежда, в которую наряжались по случаю праздников: облачение Деда Мороза — широкий балахон и красная шапка с белой опушкой — и выделяющийся на пестрой тряпичной груде оливковый наряд сказочного Деда с розгами. Шкафы были пусты. Никого под скамьями, никого позади фисгармонии.

Аббат и ризничий выглянули в окно. На размокшей земле сада, на дорожках, на пустых в эту пору куртинах, вплоть до неширокой стены, покрытой остриями черепков и возвышавшейся на добрый десяток метров, — нигде ни единого отпечатка следов.

Значит, никто из окна не выпрыгивал. Быть может, неизвестный вскарабкался на стену и ушел по крыше церкви? Исключено — там ни единой неровности, за которую можно зацепиться, ни единого окна, из которого могла бы свешиваться веревка.

Аббат Фукс и Блез Каппель в недоумении уставились друг на друга. С площади, ослабленные расстоянием, до них долетали девичьи голоса, все еще распевавшие балладу про святого Николая:

«Мне б солонины, — он говорит, —

Что в бочке для солки семь лет лежит…»

Едва мясник услыхал о том —

Выбежал вон и бросил дом…

Аббат Фукс вернулся в ризницу и открыл сейф. Прямоугольная рака из гравированного серебра, длиной в двадцать, шириной в пятнадцать и высотой в десять сантиметров, была подлинной драгоценностью: два изумительных бриллианта, каждый весом граммов в пятнадцать, красовались по ее бокам, прижатые золотыми закрепами.

Рака выставлялась на всеобщее обозрение три раза в год: в понедельник после Троицы, шестого декабря — в день святого Николая и в Рождественскую ночь. Накануне каждого из этих праздников кюре в невольном страхе за свое сокровище не мог сомкнуть глаз.

— Господин кюре, вы же прекрасно видите: алмазы на месте! Вы себя изведете! Это просто неблагоразумно.

Вот уже десять лет, с тех пор, как Каппель занял в Мортфоне одновременно должность звонаря, церковного сторожа и певчего, а помимо того был при священнике за кухарку и домохозяйку, он разговаривал с аббатом по-свойски, как старый слуга.

— Я приготовлю вам отменную настойку с капелькой спартеина.

— Хорошо.

— А теперь идите прилягте. Я сварю яйцо всмятку.

— Спасибо, мой добрейший Каппель. Но…

— Никаких «но», господин кюре! Либо вы меня будете слушаться, либо я пошлю за доктором Рикоме.

Они прошли в дом, и пока ризничий колдовал над настойкой, аббат Фукс порылся в своем секретере и отыскал нужную бумагу.

— Я хочу вам кое-что показать, Каппель. До сих пор я хранил все это в секрете, поскольку не дело священника вселять в души тревогу. С месяц назад я получил анонимное письмо, которое очень меня встревожило.

Каппель зажал между своими петушиными ногами антиастматический прибор, с которым возился уже несколько минут, снял очки, старательно протер стекла и прочитал:

Господин кюре,

Вам, конечно, известно, что несколько лет назад были похищены сокровища из церкви Сен-Никола-дю-Пор в сорока километрах от вашего прихода. Не могу вам открыть, откуда мне это известно, но предупреждаю, что банда грабителей покушается и на церкви в нашей округе. Не подписываюсь, поскольку моя жизнь в опасности.

— Я не знаю этого почерка, — заметил ризничий, — но рука мужская.

На конверте был штемпель почтового отделения Нанси.

— Сперва я подумал, что это чья-нибудь дурная шутка, — сказал кюре уже спокойно. — Но сегодняшнее вторжение доказывает, что опасность в самом деле существует. Больше всего меня беспокоит тот дьявольский способ, к которому прибегнул человек в маске, чтобы удрать.

— Быть может, нам следовало бы поставить в известность мэра?

— Чтобы он сообщил в муниципальный совет? А если он даже ничего не скажет в совете, то поделится с женой, и в конце концов весь край забурлит! Нет, Каппель, никакой огласки!

— Ладно, — отозвался Каппель. — Тогда я буду наблюдать.

— Вы молодчина, Каппель, но ни вы, ни я просто не сумеем вести наблюдение как следует.

Отвар был готов.

— Выпейте, господин кюре, пока горячий, а я сейчас положу вам в постель грелку.

Кюре улегся.

— Вор потерпел неудачу. Не думаю, чтобы он посмел вернуться, — сказал Каппель.

Он вышел и направился в ризницу. Там он зажег витую восковую свечку, вооружился палкой и поднялся по лестнице, которая вела в зал, где собиралось благотворительное общество. В просторном помещении было пусто. Зияли распахнутые стенные шкафы, по паркету был разбросан всякий хлам. Мутный свет выхватил из темноты кусок накидки Деда с розгами. Ризничий выглянул из окна; взгляд его пытался проникнуть сквозь тени, сгустившиеся в саду, где время от времени похрустывали сухие ветки. Затем он, вытянув шею, долго всматривался в тускло блестевшую ленту Везуза, который медленно нес свои воды к Сире. Там были Вогезы, а за ними — Мольсгейм, Росгейм, Оберне, Эльзас, родина Каппеля.

В тишине оглушительно грянули медные тарелки. И в центре городка тут же раздалась удивительная музыка. В ней можно было различить медленный и зловещий грохот большого барабана, блеяние тромбона, вопли трубы, призывы корнет-а-пистона и пронзительный, назойливый аккомпанемент флейты, будившие эхо в узких улочках.