Убийство Царской Семьи и членов Романовых на Урале - [226]

Охрана арестованной Царской Семьи была возложена генералом Корниловым на 1, 2 и 4-й стрелковые полки, бывшие запасные батальоны 1, 2 и 4-го гвардейских стрелковых полков.

Внутренней охраны во дворце не было. Посты располагались лишь снаружи, охраняя весь район, занятый? дворцом и парком, не допуская в него никого без разрешения начальника гарнизона и не выпуская никого из арестованных, кроме докторов Боткина и Деревенько, которым иногда по особым разрешениям позволялось навещать больных в городе. Таким образом, охрана, установленная генералом Корниловым, ограничивала свободу арестованных пределами района дворца, но не стесняла Семьи в ее внутренней, домашней жизни.

Историческое исследование, путем допроса разных свидетелей, старалось насколько возможно полнее выяснить характер отношения охранников к Царской Семье после ее ареста, и вот какие материалы удалось собрать и к каким заключениям представилось возможным прийти в этом чрезвычайно существенном вопросе. Ведь именно здесь, в пределах района Александровского дворца, впервые непосредственно соприкоснулись отрекшийся от престола, грязью и клеветой опороченный бывший Царь и столичный, развращающий, усиленно распропагандированный, революционный солдат-товарищ, бывший сын Самодержавной России. Только низложенным Государь получил возможность увидеть непосредственно того самого ужасного, столичного, революционного, простого русского человека, «творившего революцию» и требовавшего свержения своего Помазанника, которого до сих пор ему предоставляли видеть только через призму донесений, докладов и представлений, исходивших от приближенных, общественных и политических руководителей революции. С своей стороны, и этому «творцу революции» из народа «всея земли» пришлось увидеть своего Самодержца и Боговидца уже в арестованном состоянии; тут только удалось ему подойти к нему непосредственно, а не через хмельной угар революционной агитации и заманчивого понятия о «свободе», которым руководители одурманили в нем образ его Царя, за которого до тех пор он молился в своей православной вере, в своих храмах и церквах.

В первые дни ареста, примерно в течение первых двух-трех недель, солдаты охраны угрюмо, насупившись, исподлобья присматривались к арестованным, к их жизни, поведению, занятиям в саду и на прогулках, к их взаимоотношениям между собою и с приближенными. Можно сказать, что солдаты следили за каждым их шагом, каждым движением, каждым действием, собираясь поодаль в кучки и группы, не приближаясь к ним и стараясь не отделяться друг от друга, а сливаясь в серых общих пятнах небрежно одетых и кое-как накинутых шинелей, с нелепо торчащими углами воротников и в надвинутых до самых бровей серых растрепанных папахах. Располагаясь такими кучками по разным углам парка, между деревьями и вдоль ограды, держась вне обычных для гулянья членов Царской Семьи дорожек, они старались повернуться к гулявшим боком и, несколько пригнув головы, вполоборота, неотступно следили за ними, обмениваясь между собою отрывочными замечаниями, не определявшими внутренних их мыслей, заключений или выводов, а лишь констатировавшими то или другое действие, жест, поступок наблюдаемого: «Пошла к наследнику»; «вон села»; «курит»; «француз идет»; «на пруд пошли»; «она вышла»; «здоровается»…

Так смотрела и держала себя общая серая масса солдат охраны.

Но на фоне этого угрюмо-настойчивого созерцания в этот первый период соприкосновения бывшего Царя и революционизированного простолюдина было немало случаев не просто некорректных и нетактичных поступков солдат, а грубых и неосмысленных поползновений задеть членов Царской Семьи своеобразно воспринятой революционностью, оскорбить особо подчеркиваемой «демократичностью»; в большинстве случаев подобные поступки являлись результатом разнуздавшейся до хулиганства натуры и порой имели целью использовать положение, чтобы безнаказанно пограбить.

Такова общая характеристика отношений солдатской среды к арестованным в этот начальный, острореволюционный, дурманный период государственного переворота.

Отношение офицерской среды охраны в тот же первый период их соприкосновения с Августейшей Семьей, говоря об общей массе, носило иной, если так можно выразиться, более специфический революционный оттенок. Подавляющее большинство этого офицерства было из среды «временных джентльменов», и только по форме, одетой на них, могло причисляться к рядам офицерства, совершенно не соответствуя высокому и ответственному значению офицера армии, как руководителя и носителя духовных и технических принципов военного искусства, военной полезной доблести и правильной военно-боевой организации. Это отнюдь не обозначает, что масса их принадлежала к категории людей безнравственных, беспринципных вообще, без национальных чувств, глупых, тупых, некультурных. Совсем нет. А просто тот элемент населения, из которого на третий год войны наспех «стряпали» младшего офицера (а ведь именно таковыми и были заполнены небоевые, запасные части, «творившие революцию»), частью органически, частью по предшествовавшему состоянию в большинстве случаев или вовсе не мог служить материалом для выработки из него офицера, или нуждался в более продолжительном воспитательно-образовательном подготовительном периоде, чем это было на деле. Ну какой, например, офицер в воспитательно-техническом военном отношении мог получиться из почтенного, уважаемого, честнейшего прапорщика Николая Александровича Мунделя, прожившего до призыва в армию на белом свете 46 лет и добросовестнейшим образом несшего до войны в течение почти всей своей жизни службу в одном из отделений Главного управления неокладных сборов и казенной продажи питей. А ведь в изучаемый период он занимал должность старшего адъютанта штаба той самой 4-й гвардейской резервной бригады, в состав которой входили полки, назначенные нести охрану при Царской Семье.