Убийство А Ющинского (Речь в Киевском Окружном Суде 25 октября 1913 года) - [16]

План был хороший, но кто мог его выполнить? Поручить это дело обыкновенным {55} сыщикам - Полищуку, Выгранову? Но ведь они воровскому миpy известны, воры им не доверятся. Поручить новому, неизвестному человеку? Но ведь воры осторожны, они с незнакомым сразу сближаться не станут. План этот мог выполнить только такой человек, которому воры бы верили, которого они бы знали и которого, к сожалению, в распоряжении следственной власти быть не могло. Вот тут-то и появился Караев. И это очень знаменательно. Ведь если думать, как думает обвинитель, что это все просто ложь, что не было никакого сознания, что просто наняли человека для того, чтобы можно было потом показать о сознании, то зачем же нужно было выписывать такого человека с Кавказа, зачем нужно было брать человека, у которого в прошлом целый ряд политических преступлений и которого на такое дело, на лжесвидетельство, вообще трудно склонить? Ведь когда нанимают лжесвидетеля, так далеко не ходят. Наймите кого угодно, и он все вам покажет. А здесь появился Караев, человек с очень своеобразным прошлым. Сидя в тюрьме, он не подчинялся властям, бунтовал, перечил, дерзил и, по словам самого Рудзинского, за это из карцера почти не выходил. Но этого мало. Караеву пришлось в тюрьме встретиться с заключенным туда же бывшим его тюремным надзирателем, который над ним издевался когда-то, и он его зарезал. Конечно, это - преступление, это - злодейство, но смягчающие обстоятельства все же нашлись; он был оправдан. И вот, благодаря всему этому, Караев в тюремном мире был не только известен, был каким-то героем, слову которого верили все. Такие люди, как Караев, официальной власти не служат: не даром он анархист. И этот Караев согласился помочь Красовскому отыскать убийц Ющинского и, {56} конечно, он один мог это сделать. И вот как Махалин с Караевым за это дело взялись. Они уверили Сингаевского, что им нужно оружие для какого-то преступного дела. Сингаевскому это подозрительным не было, он Караева по репутации знал и Караеву верил. Сингаевский ответил, что у него оружия нет, и он его не может дать, но что если Караев идет в какое-либо дело, то он готов ему помогать. Так начались переговоры, сблизились, вошли в доверие, часто виделись, и вот в один прекрасный день Караев огорошил его неожиданным сообщением; он говорит: "знаешь ли, я узнал, что тебя скоро арестуют по делу Ющинского". Хитрость удалась; в Сингаевском, в этом тупом человеке, которого до 18 лет учили грамоте и не могли научить, который в воровском деле нашел свое назначение, в нем заговорил ужас, что его кто-то мог выдать, что про него действительно могли рассказать эти "шмары", и он, мало-помалу, стал от страха пробалтываться.

Итак, первая часть удалась. Караев с Махалиным узнали, кто убийца, как это случилось. Но этого было мало. Нужны были несомненные, бесспорные доказательства - вещи убитого. И вот, чтобы выманить их, предлагают Сингаевскому такой план: "дай эти вещи, и мы их подбросим "жидам", благо их подозревают в убийстве. Тогда на тебя уже никто никогда не подумает". О, конечно, это святая правда, сделай так Сингаевский, какая бы это бесспорная улика стала в руках прокурора. Но Сингаевский все-таки насторожился. Выдать вещи без главного виновника, без Рудзинского, он не решался. А Рудзинский под стражею; решают о ним переговорить. Свидание происходит в Окружном Суде, куда в это время привозят Рудзинского. Трудно сказать, чем бы это кончилось, попался ли бы {57} Рудзинский: на ту же уловку, на которую удалось поймать Сингаевского, но Бразуль-Брушковский с своей суетой туда прибежал, возбудил подозрение, спугнул Сингаевского. А потом, раньше, чем доверие восстановилось, он обо всем этом напечатал в газетах, и план Караева и Махалина провалился. Вещественных доказательств получено не было, а Сингаевский, конечно, от всего отказался. Никогда, быть может, в этом деле не были так близки к раскрытию истины, как в данный момент, но план выполнить не пришлось, потому что вмешались такие простые и неловкие добровольцы. И, конечно, теперь, когда вместо вещественных доказательств один оговор, одно свидетельское показание этих сыщиков - Караева и Махалина, для ее обвинения этого мало. По таким уликам я бы сам никого осудить не решился. Но сейчас интересно не это; интересно, как к этому расследованию, к этой попытке, которая почти вплотную довела до убийцы, которая могла действительно вполне раскрыть это дело, как к нему отнеслась и относится наша официальная власть? Со стороны прокурора и гражданских истцов целые громы посыпались на Караева и Махалина. Г. гражданский истец Замысловский с улыбкой, предвкушая любопытное зрелище, говорил: "Караев и Махалин поступили о Сингаевским бессовестно и бесчестно, они - провокаторы, посмотрим теперь, как защита, которая вечно громит провокацию, будет сама ею пользоваться".

Ну, если бы дело шло только об улыбках друг другу, я был бы в праве сказать, что мне еще интереснее смотреть, как теперь прокурорский надзор возмущается провокацией, хотя до тех пор ее громила защита, а не они, прокуроры. То, что сделали Караев и Махалин - грязное дело, как и всякий сыск есть {58} грязное дело, но говорить в этом случае о провокация поистине странно. Что такое эта пресловутая провокация, которую клеймит не только защита, но и все порядочные люди? Что такое провокатор? Это тот подстрекатель, который сначала подговаривает других к преступлению, а потом это преступление раскрывает: он подговорит бросить бомбу, достанет ее, а потом явится в охранное отделение и донесет, и вас с этой бомбой арестуют; он привезет вам книги читать, потом даст знать, что у вас находятся запрещенные книги, и вас арестуют; он подговорит вас пойти на преступление, а потом сам это раскроет, и вас арестуют - вот та отвратительная провокация, которую все так клеймят. Но ведь в подобной провокации ни Махалин, ни Караев неповинны.