Убийства мальчиков-посыльных - [10]

— Кто это еще такой, этот господин Волковед? — с негодованием перебил его я. — До чего мы докатились?! Я что, должен теперь покупать книги о повадках волков? Знаете что, мсье Жакоб?! Поверьте — мне противно, что меня угораздило жить в такое время, когда каждый интересуется чем ни попадя.

По правде говоря, мне стал противен и сам мсье Жакоб — из-за того, что он продал господину Волковеду такую редкую, нужную мне книжку.

— И не говорите! — поддакнул мсье Жакоб. — И не говорите. Всем теперь до всего есть дело. На днях тут один инженер купил себе книжку про балет. В розовой обложке. А один ювелир схватил у меня тут же, как увидел, один из самых редких атласов по истории — это ювелир-то, представляете? Я даже не уверен, умеет ли он читать. Просто какая-то болезнь у всех началась: скупать книги.

— А кто такой этот господин Волковед? Будьте так любезны, скажите, пожалуйста, — прошипел я. — Хотя и так ясно, что этот тип собой представляет.

— Ей-богу, поверьте: то, что он собой представляет, так же трудно выговорить, как и его имя, — ответил мсье Жакоб. — По правде говоря, он — специалист по волкам, этому делу он посвятил многие годы. А сейчас он спекулирует на бирже, чтобы заработать на жизнь. Ничем не примечательный, заурядный, но крайне учтивый человек. Ну, прошу вас, не сердитесь на меня.

Я смотрел на него с такой ненавистью, что на лбу у мсье Жакоба выступили капельки пота.

— Ладно, мсье Жакоб, — наконец выговорил я. — Мне не хочется сердиться на вас из-за какой-то биографии. Но если вы устроите так, чтобы нужные мне книги попадали ко мне, буду вам признателен. Я же недавно вернулся из дальней поездки…

Мсье Жакоб просто весь извивался от страданий, которые причиняло ему сознание собственной вины. В глазах старика горело пламенное желание чем-нибудь утешить меня и тем самым обязательно завоевать мое сердце, и он сокрушенно вздохнул:

— Ах, сударь… Не знаю, как сказать вам… Но вы не заметили у нас в городе ничего странного?

— Как же не заметить, мсье Жакоб, — ответил я. — В городе все как-то загадочно молчат. Словно в рот воды набрали.

— Убийства мальчиков-посыльных, — прошептал он с таинственным видом. — Мальчишек убивают одного за другим. Никто ничего не может понять.

— Убийства посыльных? — изумленно переспросил я, да так громко, что мне на голову неожиданно с верхней полки свалилась книга. Когда я наклонился, чтобы поднять ее и положить на прилавок, то мои глаза волей-неволей задержались на ее названии: «Волки и особенности их брачных повадок в неблагоприятных экологических условиях».

Грустно было слышать, что в нашем городе — городе, где от силы совершалось два-три преступления в год, произошла серия жестоких убийств, к тому же убийств мальчиков-посыльных. Конечно же, старик Жакоб, заговорив о том, о чем все молчали, пытался добиться моего расположения или хотя бы смягчить мой гнев. Чуть не заикаясь от растерянности, я пробормотал: «Господи, мсье Жакоб, вы хоть понимаете, что вы говорите?»

— Понимаю, сударь, — ответил он. И вдруг ни с того ни с сего подмигнул: — Я во что бы то ни стало рассказал бы вам об этом. Если уж кто и может разобраться в том, что происходит, так это вы. Вы и родом из этого города, и, в то же время, чужой здесь. Вы родились здесь, но, когда вам что-то не по душе, вы стараетесь развеяться в чужих краях. Поверьте, вы — наша единственная надежда.

— Ваша надежда? — мой голос звенел от возмущения. — Вы еще и с кем-то это обсудили? В этом городе принято замалчивать все плохое, не так ли, мсье Жакоб? Чувствуется, что молчать в этом городе умеют.

— На этот раз все совершенно иначе, — сказал Жакоб. — На этот раз положение серьезное. Нам приходится говорить об этом, даже если нам этого и не хочется. Молчать дальше невозможно. Чем дольше мы молчим, тем более вопиющие преступления совершаются.

В глазах его заблестели слезы, голос задрожал, и он проговорил:

— Мальчиков убивают одного за другим.

И он заплакал навзрыд. Я впервые в жизни видел, чтобы в этом городе кто-нибудь плакал.

Если в моем черством сердце и есть капелька нежности, то эта нежность принадлежит старикам. Игра света их душ, вновь ставших детскими, напоминает мне самые прекрасные и редкие раковины на свете, разбросанные в песках мудрости. Так что, когда я увидел, что Жакоб плачет, у меня задрожали руки и ноги и отнялся язык.

Со слезами на глазах я проговорил:

— Умоляю вас, мсье Жакоб, перестаньте, — говорить удавалось с трудом, голос дрожал: — Прошу вас, успокойтесь.

Пройдоха Жакоб! Он явно пролил столько слез, лишь для того, чтобы довести меня до такого состояния и выудить из меня эти слова. Обтерев слезы тыльной стороной руки, он почти весело, с победным видом спросил:

— Так значит, вы нам поможете, да?

— Мсье Жакоб, — выдавил из себя я. — Вы знаете, что я — отшельник. Вы знаете, чем мне нужно пожертвовать, чтобы справиться с таким делом — да что там справиться, просто взяться за него?

— Как мне не знать? — не растерялся Жакоб. — Но, прошу вас, скажите, кому, кроме вас, по плечу подобное? Вы умный, подозрительный, недоверчивый; вы одиноки, а поэтому свободны. Вам пришлось немало потрудиться, чтобы научиться видеть всё насквозь, вы немало страдали.