Убийца-юморист - [9]

— Ясненько. Ну что ж, звоните, заходите. Если будет что-то новенькое сообщу…

— Спасибо, — сказала я. — Хочу верить, что вы найдете ответы на вопросы.

— Но не сразу. Как хотите, но дел невпроворот. Сами знаете — убийство за убийством… Сил не хватает… Бегаешь с высунутым языком…

— Понимаю… Но скажите, у вас хоть есть уже фоторобот этого парня, что приходил на дачи с этими «благотворительными продуктами»?

— Пока нет. Приоткрою маленькую неувязочку: он в черных очках был, в усах. Усы могут быть наклеенные. Но усы всегда бросаются в глаза. Очевидцы запомнили именно их. И очки. Трудно с такими данными рисовать фоторобот…

Куда дальше? Решила идти в Союз писателей, уточнить, кто умер за прошедшие три месяца. Кроме тех, чьи фамилии значились в странном списке. Союзов, как оказалось, было несколько, в зависимости от политических и национальных симпатий. В том, где состоял Семен Григорьевич Шор, значившийся как драматург, поэт и переводчик, встретили меня очень любезно, но попросили подождать, потому что именно в эти минуты решался вопрос о дачах в Перебелкине. На этих дачах, как я поняла, до самой смерти поселились-угнездились всякие литературные начальники ещё советского периода, и теперь они хотели приватизировать эту общественную собственность. В приоткрытую дверь кабинета я увидела вдруг сверхизвестного поэта Отушенку, как оказалось потом, специально прилетевшего из Америки, где он спасается от нашей российской демократии, которой когда-то пел дифирамбы. Прилетел же он для того, чтобы убедить широкую общественность в том, что ему следует отдать дачу в собственность. Я имела возможность услышать его аргументацию:

— Мои заслуги перед отечественной литературой… Я давно живу на этой даче… Я не настолько богат, чтобы купить себе новую дачу…

— Побойтесь Бога! — вскричал тонкий женский голосок. — Как можно! Это же не государственная собственность, а общественная! Эти дачи принадлежат всем писателям! Почему вы хотите их ограбить? На каком основании?

— На основании своих заслуг перед отечественной литературой! — живо отозвался длинный костлявый старец. — И не вижу здесь ничего аморального!

— Я согласен с Александром Евгеньевичем, — пробасил некто. — Пишите в протокол. Поддерживаю эту идею. Чего скрывать: в Союзе есть люди заслуженные, а есть так себе… И я, Борис Жатинский, за барахло себя считать не намерен. Я перевел десятки книг. Почему же мне не получить в собственность немного дачной площади?

— Побойтесь Бога! — вскричал тот же тонкий женский голос. — Литфонд это товарищество, это прежде всего забота о самых бедствующих…

«Ну и ну, — подумалось мне, — и тут разбойничьи нравы». И уже ничуть не удивилась, когда этот самый литначальник Борис Жатинский принял меня с раздражением человека, которому не удалось ухватить лакомый кусок, а все остальное ему, стало быть, до лампочки.

— Шор? А что Шор? — бранчливо переспросил меня сильно пожилой толстячок, с трудом запихавший себя в коричневые вельветовые брюки. В глаза он мне не смотрел. — Шор был переводчиком… в основном… Ну драмы писал… Что еще? Ну умер. Сердце. Сейчас масса народу умирает от сердца. Вы пришли удивляться? Что поделаешь — сначала живем, потом умираем. Кстати, он не принадлежал к нам, «левым». И к «правым» не принадлежал. Барахтался сам по себе… не осуждаю. Его право.

— Вы были на его похоронах?

— Нет. Честно скажу, нет, — рыженький этот толстячок продолжал командирски распоряжаться событиями и фактами, а заодно и моими пристрастиями. — Почему я должен был быть? Вам от этого было бы легче? Или кому? Я не имею времени находиться сразу в нескольких местах. Шор, скажу честно, не числился в корифеях… так, немножко драматург… немножко переводчик… О чем говорим? Не мальчик, а совсем наоборот. Ему стукнуло семьдесят пять! Или все восемьдесят! Я не могу помнить! Я скорблю, но есть ещё жизнь, есть проблемы! Что вам дался Шор? Если даже его сын не приехал хоронить отца! Сослался на нездоровье! Хотя из Тель-Авива всего ничего лететь и есть полный комфорт!

— У Семена Григорьевича какой характер был? Он, может быть, имел врагов?

— Остановитесь! Какие враги! — закричал на меня начальник «левых». Он был исключительно тихий человек. Он никуда не совался! Он зарабатывал себе на небольшой кусок хлеба и не посягал на булку с большим куском масла! Тихо жил, тихо умер. Почему он вас так заинтересовал? — толстяк уставил в меня короткий палец, заросший рыжим пухом. — Что вы хотите от меня узнать? Есть причины эксгумировать труп? Я и без этого вам скажу — попивал мальчик, излишне попивал… О чем речь?

— Да нет, просто я собираю материал о жизни писателей… Их насущных проблемах… как им вообще в сегодняшних условиях… Кто может приспособиться, кто не очень…

— Умный всегда приспособится! Дурак — никогда! — пылко выпалил Борис Жатинский. — Все. Я пошел. Мы, «левые» писатели, сегодня проводим очередное торжество по случаю награждения наших сторонников премией «Пенкин-клуба». А не напишете ли вы об этой акции в своей газете? Не преувеличиваю, она имеет мировое значение! Мы высоко держим знамя русской культуры! Вам, конечно, известно уже, что русского народа как такового нет, но мы, «левые», не даем исчезнуть русской культуре. Мы приняли на себя нелегкий труд выступать от её имени и наши всемирно известные творцы Бакланович, Гемерович и…