Убийца-юморист - [10]

Мне следовало незамедлительно положить руль резко вправо и отправиться из ковчега «левых» в ковчег «домостроевцев», как мне их отрекомендовал все тот же бойкий старичок-боровичок, покрытый до ушей рыжим мхом.

… «Ковчеговцы» тоже заседали, и их главный начальник, Усев-Аничев Владимир Валерьевич, как я поняла, распределял между своими активистами премии имени Пушкина, имени Чехова, имени Бунина и имени Льва Толстого. Процедура проходила в хорошем темпе, без проволочек. Вставал, к примеру, сам Усев-Аничев и предлагал:

— Присудить премию имени Бунина Серафиму Рогову.

Вставал Серафим Рогов:

— Присудить премию имени Пушкина Усеву-Аничеву.

И опять все тянули руки вверх.

Так же запросто, в темпе, правофланговая литноменклатура оделяла своих премиями помельче. Например, «за выдающиеся заслуги в области литературы и за вклад в дружбу народов» получил тут же именные часы некий Виктор Петрович Козенко, как оказалось — «известный переводчик с украинского».

Мне показалось, что я присутствую на генеральном прогоне комедии. Но лица присутствующих были строги и значительны. Поневоле подумалось: а где же простые-рядовые писатели? Знают ли, догадываются ли как лихо раздают друг дружке блага избранные ими начальнички?

А если знают — чего молчат, не сшибают деляг с постаментов?

Но боле всего меня подивило то, насколько родственно похож в словах и повадках Усев-Аничев на Борю Жатинского, хотя первый был телесно не столь обширен и со вкусом употреблял слово «патриотизм»:

— Вы говорите Пестряков-Водкин? Такого писателя, отрицаю категорически, у нас в списках нет. Есть просто Пестряков. Увы, вел жизнь отнюдь не аскетическую, употреблял… Поэтому наши шутники к его фамилии приспособили «Водкин». Пестряков-Водкин. Дмитрий… а как по батюшке, позабыл. Писал рассказы, даже романы… Но потом как-то отошел… Семьдесят шесть ему было, когда преставился… царствие ему небесное… Не живут, к сожалению, ныне подолгу русские люди! Нервы… переживают за общую ситуацию, за Россию, ну и, естественно, пьют…

— А как умер-то Дмитрий Степанович? Вы знаете?

— Милая девушка! — Усев-Аничев воздел руки к люстре о трех белых матовых шарах. — Если бы вы знали, сколько дел! Сколько необходимостей! Завтра мы все выезжаем в Омск на Дни литературы. Из Омска летим в Иркутск… Далее — Киев.

Тут зазвонил телефон. Он снял трубку:

— Да, да, лечу с женой. Я же уже говорил!

Положил трубку и ко мне:

— Надо спасать Россию! Надо бороться с космополитами! Вы читали мои книги? Вы патриотка! Если патриотка — давно бы написали о том, что мы, «правые», учредили и уже чеканим орден с профилем Ивана Грозного и Некрасова. Для особо отличившихся… Первый уже сделан и вручен.

— Кому же?

— Товарищи посчитали, что… и вручили его мне. Хотя я, хочу особо заметить, отказывался… Но они сочли, что пора поднимать престиж истинно русского печатного слова. Так вы не ответили на мой вопрос: вы читали мои книги? И как вам?

Признаться, что не читала и вряд ли когда прочту, было неловко, негуманно и невыгодно.

— Да… конечно, — промямлила, не опуская своих наглых глаз. Очень… очень… да… весьма… Но, видите ли, я хотела бы узнать у вас, как умер Пестряков, где и точно ли от водки. С кем посоветуете поговорить?

— У вас ещё есть какие-то сомнения? — насмешливо скривил Усев-Аничев лиловатые расшлепанные губешки. — Он в последнее время только и делал, что пил… Дети? У него только дочь. Она замужем за академиком. Она его на даче нашла… Бутылка, стаканы, а он под столом. Если хотите, секретарь даст вам её телефон. Извините, у меня нет больше времени. Масса проблем, глобальных проблем… Жить России или умереть. Лучшие писатели земли русской обязаны мыслить широко, масштабно… бить в колокола!

Мне почему-то захотелось остановить его на всем скаку. И я спросила:

— Ваша жена тоже писатель?

— Нет, бухгалтер.

— Но зачем тогда она едет с вами? На Дни литературы?

Он смутился лишь на миг. Чувствовалась матерая номенклатурная шкура, от макушки до пят, которой все по барабану…

— Видите ли, — отозвался сурово, словно обличая во мне прямого врага России и антипатриота высшей квалификации, — видите ли, губернаторы предложили… Я в принципе против, но губернаторы…

Потом я, любопытства ради, все-таки схожу в библиотеку, открою одну его книжицу, вторую и убеждение мое будет тугоплавким: «Бездарь полная! Никакого отношения к писателям не имеет! Ни языка, ни оригинальной мысли. Серость, серость…» Но — что при советской власти в номенклатурщиках, то есть при корыте с единоверцами, то есть с «братвой», что при «демократах»… Вот у кого учиться надо, как жить!

Ладно. Это — мимоходом. К делу.

Туда, куда послал меня Усев-Аничев, ни секретаря, ни секретарши на месте не оказалось. Я пошла в поэтическую секцию, чтобы спросить, сколько поэтесс скончалось за три последних месяца. Женщина лет сорока пяти, к которой все здесь обращались по имени «Лялечка», тихим голосом поведала мне:

— Целых четыре поэтессы за четыре месяца! Целых четыре! Вам по фамилиям и сколько лет? Сейчас подумаю… Первая Алена Рыжова, лет ей было пятьдесят семь, потом у нас идет Руфина Андриевская, лет ей было семьдесят семь, потом Яна Янская тридцати трех и, наконец, Нина Николаевна Никандрова. Всех жалко, всех! Поэтессы — это же от Бога, это же такая тонкая субстанция… Их сердце подводит. Всех четверых сердце подвело.