Убийца-юморист - [11]

— Сердце… это понятно. Но вряд ли они умерли в одно время и в одном месте…

— Разумеется, нет. Нина Николаевна, насколько мне известно, умерла на даче. Алена Рыжова — в Англии, она там жила последнее время, у двоюродной сестры… Руфина Андриевская, видимо, зря поехала в самую жару в Ялту. По правде, особенно как-то жалко Яну Янскую… молодая, только что замуж вышла и тоже не в Москве с ней случилось — в Анталии. У неё с детства, говорят, сердце слабенькое было, и стихи она писала грустные… Видимо, муж уговорил, ну там, все ездят и ничего, зато море какое чудесное, чистое… Так ведь часто бывает. Ну и сломаешься себе во вред. Потом только спохватишься: «Что же это я за дура такая!»

— Кто-то от Союза ходил, хоронил к примеру, Нину Николаевну? спросила я.

— Возможно… хотя и не обязательно. В последнее время с этим напряженка. Все как-то распалось… Все порознь существуют… Конечно, это горько признавать, но что есть, то есть…

— А как же Михайлова хоронили? Тоже глухо, кое-как?

Лялечка замотала головой в пергидролевых кудряшках:

— Ну что вы! Ну ведь это сам Михайлов! Почти классик! Совсем другой сорт! Я сама ходила на эти похороны… Там даже из правительства были… Как же! Лауреат, в орденах!

Я лишний раз убедилась: иерархия — неприкосновенна, и привилегии соответственно рангу вечны, как бы ни назывался очередной режим и какого бы цвета флаг ни бился под ветром над сельпо и Кремлевским сортиром.

… Секретаршу секции прозы я все-таки дождалась. Зеленоглазая, черноволосая, как бы женщина-вамп, — она тем не менее безо всяких проволочек сообщила мне задумчивым голосом:

— У Пестрякова действительно есть дочь. Она все похороны взяла на себя. Вовсе она не за академиком замужем. У неё муж летчик-испытатель. Бывший. Инвалидность имеет. Она женщина очень энергичная. Сама все и с крематорием, и с похоронами провернула. Записывайте её телефон и адрес… У вас ко мне больше нет вопросов? Тогда я свободна?

Я не успела ответить. Массивная дверь в соседний кабинет отворилась, появился Усев-Аничев:

— Алена! Ждем-с!

Из-за двери доносился отчетливый стук бокалов, крики:

— Пей до дна, пей до дна, за себя и за Сашку Пушкина!

Усев-Аничев немножко как бы застыл лицом при виде меня у двери на выход и сморозил от неловкости:

— Негде, понимаете ли, общаться. Приходится в кабинетах. Наш писательский ресторан, видите ли, приватизирован, цены бешеные… А хочется побыть вместе… поговорить, обсудить проблемы… в тесном кругу единомышленников.

Глаз у меня, конечно, сволочной. Вовсе не мое дело, как там писатели живут, разделившись по лагерям, зонам, нац и политбаракам. И отправилась я в третье объединение, названное довольно пугающе — «Сообщество». Но здесь, как мне сказали, одно время подрабатывал Семен Григорьевич Шор.

Однако в первые же минуты моего пребывания в этом самом «Сообществе» я поняла, что здешним деятелям ни до покойного Шора, ни до меня. Пахло празднеством. Очередным узкокелейным торжеством. Несмотря на вполне приемные часы, наблюдалась энергичная подготовка к балу или приему. Ну то есть в распахнутую дверь конференц-зала, где длинно тянулся стол для заседаний, женщина неизвестного звания и назначения тащила, выставив живот, стопку тарелок, вторая несла коробку с вилками-ложками, а мужичок в бороде прижимал к груди бутылки водки и тоже стремился в респектабельное пространство конференц-зала. Я остановила, было, ту, что благополучно опустила белую башню из тарелок на зеленое сукно казенного стола, спросила, где бы кто бы рассказал мне о Шоре Семене Григорьевиче. Но она посмотрела на меня как на полоумную и отрезала:

— Нашли время, когда прийти! Мы сегодня празднуем сто десять лет со дня рождения знаменитого междуреченского поэта Курнабега Иса Касымовича!

— Неужели? — подивилась я. — Как радостно это знать!

— Именно! — грозно ответила деловая дама и принялась расставлять тарелки, уже забыв про меня.

Пришлось выйти в вестибюль, сесть в сторонке и наблюдать, как из своих кабинетов, застенчиво оглядываясь, повалил голодный чиновный люд, а другой люд уже спешил от гардероба, высмаркиваясь на ходу.

Я сообразила — «активисты», то есть опять же спецкоманда, прикормленная «сообществом»… ну то есть все свои люди из письменников, желающие попитаться задарма.

Само собой, скоро двери в конференц-зал захлопнулись крепко-накрепко, и «чистые» были таким образом отделены от «нечистых». В вестибюле наступила музейная тишина. И потому я услыхала не только звон ножей-вилок, но и смех оттуда, из праздничной атмосферы закрытого пиршества.

Я решила все-таки пройтись по кабинетам данной епархии, вдруг да обнаружу кого-никого. И не ошиблась. При трех телефонах сидела старенькая, морщинистая дамочка и подремывала, склонив седую головку на ладонь. Мне она даже как бы обрадовалась и отвечала на вопросы с готовностью отличницы:

— О да, да! У нас часто собираются в конференц-зале! Три дня назад отмечали сто семьдесят пять лет со дня рождения знаменитого какого-то поэта Абдыкеримова, а ещё три дня назад что-то связанное с Юсифом оглы или что-то в этом роде.

— И всегда с закуской и выпивкой?

— Конечно. Это же праздник!