Убийца - [12]

— Сюда никого не вызывают.

— Как же так?.. Вот повестка... вот... Посмотрите. Я два часа...

Он хотел ей передать, и так как она не протянула руки, всунуть ей в руку свою бумажку, но увидел на лице и во всей ее позе ленивую истому, полнейшую незаинтересованность. Ей не терпелось отделаться от него, чтобы поскорее возвратиться к прерванному занятию.

Мужской голос произнес над ухом у Евгения Романовича:

— Ты мне приготовила бумагу?

— Сейчас, товарищ майор!.. Сейчас будет сделано!

— Я через час уезжаю. Помнишь, как договорились, в конце там выкидываем...

— Все сделаю. Почти все готово. — Четкие, скупые, механические слова; напористый тон; притворный, занятый вид, деловой вид якобы важной персоны.

Евгений Романович, удрученный собственными обстоятельствами, все же успел заметить мгновенное превращение женщины в кителе, акулью пасть и показную занятость, будто бы нехватку времени; так все было знакомо ему по его работе: показуха и обделывание своих делишек.

Он повернулся к майору и задал свой вопрос.

— Колосков?.. Сейчас позовем. Ждите.

— Когда?..

Мужчина повернулся спиной и ушел по коридору, не ответив.

Евгений Романович хотел обратиться к женщине, кто-то должен был прислушаться к его мольбе; ему необходимо было ощутить живую связь с другими людьми. Женщина посмотрела мимо него жестким, неженским взглядом, после ухода начальства она расслабилась, вновь появилось у нее на лице ленивое и равнодушное выражение. Она сказала какую-то бессмыслицу:

— Да вы пройдите и... сядьте и не беспокойтесь. — И захлопнула дверь.

Он ощутил еще большую тоску, и он не мог не беспокоиться. Он продолжал беспокоиться, когда начался разговор — допрос — совсем в другой комнате и на другом этаже, дикий разговор, словно кошмарный сон, до этого он много часов сидел на лавке, ходил по коридору, опять сидел, хотел плюнуть и уйти прочь; но не осмелился. Его беспокоило, что он не может позвонить и на работе не знают, куда он подевался. И когда за ним захлопнулась дверь, вернее, не дверь, а дверца — не в помещение, не в комнату, захлопнулась — и он услышал, как закрывают замок — а он стоит в темноте, полусогнутый, потому что потолок в этом шкафу, обыкновенном платяном гардеробе, на голову ниже его роста и он не может выпрямиться, а стоять и стоять — час? два часа? ночь? — в темноте, без воздуха, в согнутом виде невозможно и он опускается на пол, колени к подбородку, потому что ноги тоже некуда вытянуть, вот тогда он, испытав поначалу безумное отчаяние и беспокойство, через вечность ожидания постепенно успокаивается, впадает в безразличие, теряет сознание, покрываясь липкой, скользкой пленкой пота, промачивая брюки, задыхаясь, тупея, переставая существовать не как личность, это случилось почти тотчас же, а прекращая и животное существование.

— Вам знаком этот человек?

— Нет.

— Зачем лгать, Евгений Романович? Дорогой Евгений Романович, вы усугубляете свое положение. Вы не хотите с нами сотрудничать. Не хотите помочь следствию. Это подозрительно.

— Я вам все рассказал, как я туда попал. Я видел ее один раз в жизни.

— Пожалуйста, прочтите показания Рассадина. Он подтверждает, что вы были знакомы. Вот его подпись. И не думайте, это его подлинная подпись. Ну, что вам стоит? Подпишите, как он вам говорил, что ненавидит свою соседку и умышляет отомстить ей. Мы просим вас: подпишите. Все мы просим. Вас одного, смотрите, сколько народу.

— Сразу же отпустим. Будете ночевать в своем доме. Спать в своей постели.

— Вы нам очень поможете.

— Не могу. Не могу!.. Он мне ничего не говорил. Я никогда, никогда с ним не встречался!..

— Ну, вот, мы уже до истерики дошли...

— Я его никогда в жизни не видел.

— Пусть так. Предположим, мы поверили, что это правда. Не видели. Так. Но нам надо, чтобы ты встречался с ним, разговаривал и слышал от него вот эти слова! Ты меня понял, или к тебе нужны еще другие меры?!

— Спросите у Рачкова!..

— Брось свои байки о каком-то Рачкове...

— Я говорю правду!..

— Правда в этом деле одна, — сказал главный следователь, фамилию которого Евгений Романович не уловил, если она и была ему названа; все они здесь были одинаково безликие, взаимозаменяемые, будто неодушевленные выродки подземных, злых сил. — Убит человек. Убийца изобличен и пойман. И должен быть наказан. Вот она, наша правда!.. Он сознался. Ты нам, в общем, и не нужен. Единственно, для подкрепления следствия хорошо бы еще иметь одно хотя бы небольшое свидетельство.

— Ну, если он сознался. Если он сам сознался — отпустите меня, — попросил Евгений Романович. — Если он действительно сам сознался...

— Послушай, — сурово сказал другой член банды, указательным пальцем тыча в лицо Евгению Романовичу. — Или ты сделаешь, как тебе сказано. Или я выбью дурь из тебя.

— Евгений Романович, ну, пойдите вы нам навстречу, — сказал главный следователь. — Не надо осложнений... Что будем делать? — спросил он у помощников.

— В ИВС его.

— В персональный, — сказал другой.

— Ну, тогда вставай, пойдем. Авось поумнеешь, — сказал третий. Они взяли Евгения Романовича и втолкнули в шкаф; заперли дверцу на ключ.

Когда человек помещен в маленькую комнатенку без окон, без света, но имеет возможность сделать шаг туда, пару шагов сюда, — он еще как-то может приспособить свое сознание к обстановке, соразмерить текучесть времени, он может двигаться, вытянуть руки, у него есть пространство. Замурованный без света и движения, человек полностью порывает не только с внешним миром, но происходит разрыв сознания, он теряет представление о времени, теряет и перестает осознавать себя, свое существование. Сколько часов прошло? два часа? или двое суток? Невозможно определить; каждая минута — пытка. Час — это нескончаемая, безнадежная вечность.