Убийца королевы - [112]

Я его уронил.

— Софи, соберись, — сказала она, нежным тоном смягчая слова.

Пленитель кивнул.

— Для более тонких движений мышц требуется больше концентрации.

Дарлина снова вложила перо мне в руку, и теперь мои пальцы его обхватили.

— А сейчас ты можешь вытянуть из мальчика хорошую подпись? — спросил Мартиус. — Я не хочу, чтобы мой первый королевский указ был измаран. Историки будут придираться к этому веками.

Софист снова кивнул, и я почувствовал, как моя рука начала двигаться, очень медленно.

— Келлен, — тихо сказала королева.

Мне хотелось вопить: «Глупая девчонка!» Ей уже было больно, а мне хотелось кричать на неё: «Вот твой план? Да? Детская фантазия о том, что… О чём? Что я могу освободиться от того, чего даже не в силах понять?»

Всё собиралось покатиться в семь адов лишь потому, что глупая маленькая девчонка считала: раз у меня доброе лицо, всё каким-то образом должно закончиться хорошо.

— Келлен, — произнесла она так тихо, что на мгновение мне показалось, будто слово прозвучало у меня в голове. Но я сидел напротив неё и видел, как шевелятся её губы. — Что делает человека злым?

— Поживее, Софист, — услышал я голос графа. Почему-то казалось, что Мартиус очень далеко.

— Ещё минутку, — ответил пленитель. Я почувствовал, что начинаю смеяться, и понял, что смеётся он. — Это забавно.

Королева не обратила на него внимания.

— Келлен, как ты мог родиться злым? Как кто-то может не иметь выбора — быть злым или нет?

«Пошевелись, — велел я себе. — Просто пошевелись».

Я пытался. Я изо всех сил пытался пошевелиться, двинуть пальцем, открыть рот или сделать что-нибудь такое, что заставило бы меня почувствовать, что я — это я, что я контролирую ситуацию, что я — личность, а не инструмент, на котором может кто-то играть. Я попытался мысленно произнести заклинание. Но моя магия была слаба. Она всегда была такой слабой. Как и всё остальное во мне. Даже будь я более сильным магом, какое заклинание можно сотворить, не имея собственной воли?

— Келлен, в глубине души ты знаешь, что я права. Несмотря на ненависть и отвращение, которые ты испытываешь, несмотря на весь твой страх, ты знаешь, что ты не злой.

«Правильно. Потому что у меня доброе лицо», — подумал я.

Моя правая рука теперь находилась под прямым углом к той линии под указом, где моя подпись должна была появиться под королевской.

— Келлен, я знаю, ты не веришь, что ты хороший человек. Ничего страшного. Может, тебе не нужно быть хорошим внутри. Может, я смогу быть хорошей за тебя.

«Глупо», — подумал я.

Слова ребёнка, сокрушающие любую мудрость, которая должна была прийти вместе с двухтысячелетним духом её королевского рода. Как один человек может быть хорошим за другого? Во мне сидела Чёрная Тень — чистое, ядовитое зло. Что с того, что я не чувствую себя злым? А кто чувствует? Разве убийца не считает себя до какой-то степени добродетельным? Разве осквернитель не думает, что заслуживает того, что берёт?

— Ради бога, Софи, мне нужно готовить ужин, — сказала Дарлина.

— Минутку… — отозвался пленитель.

Он тоже находился в поле моего зрения. Что-то изменилось. Его лицо было напряжено, он боролся. Затем моя рука начала шевелиться, и я написал первую букву моего имени. Она виднелась на бумаге, как обвинительный акт, а перо продолжало двигаться.

— Келлен, возможно, в тебе есть нечто, чего ты не в силах изменить. Может быть, Чёрная Тень действительно зло. Но, возможно, для зла нужно нечто большее. Возможно, оно зло лишь тогда, когда то, что мы не в силах изменить, объединяется с тем, что мы решаем не менять.

«Возможно, это то, что мы не в силах изменить, объединённое с тем, что мы решаем не менять».

Я подумал о своих поступках. Я подумал о Рейчисе и о том, сколько раз он удерживал меня от бегства. Я был трусом, но его храбрости иногда хватало, чтобы заставить меня стоять и сражаться. Я был слаб и глуп, но мудрости Фериус иногда хватало, чтобы сделать меня умным. Я был прирождённым лжецом, но бесстрашная честность Нифении научила меня быть правдивым, иногда даже перед самим собой. Может, так будет и с королевой. Я был сломлен внутри, но если мне и не нужно быть хорошим? Если я могу просто… сделать доброе дело? Могу ли я по-прежнему быть трусом и совершать смелые поступки? Могу ли я по-прежнему быть злым и поступать правильно? Разве это не адское заклинание?

Моя рука стала двигаться медленней. Она едва шевелилась.

— Софист, не заставляй меня подойти и сделать тебе выговор, — сказал Мартиус.

Теперь пленитель потел, и я понял, что тоже потею. Что здесь происходит? Неужели всё так просто? Неужели лекарство от зла всего лишь… что? Вера в то, что можешь быть хорошим? Нет. Дело не в этом. Тут что-то другое. С тех пор как я сбежал от своего народа, я боролся за свободу, за право самому принимать решения, за то, чтобы никто меня не контролировал. Я всегда верил: если я когда-нибудь посвящу себя кому-то или чему-то, если стану кому-то служить, я сделаюсь рабом. Поэтому стал изгоем. Рабом ничего, одиночества, самого себя.

Я почувствовал, как невидимые руки пленителя связали мою душу. Забавно: до встречи с ним я никогда не верил, что у меня есть душа. Теперь он всеми силами старался её связать, поэтому душа для меня становилась реальной.