Убийца. Бесполезное расследование - [11]

Она села рядом со мной и взяла мою голову в ладони. Впервые ее глаза смотрели на меня без презрения. В них было что-то вроде любви, нежной и печальной. Любовь счастливой самки, слегка окрашенная тревогой…

— Ты красивый, — сказала она так тихо, что я скорее угадал, чем услышал ее слова.

Когда женщина делает вам подобный комплимент, вы, как правило, не знаете, что ответить. А молчать тоже неловко… В общем, чувствуешь себя черт знает как.

И я произнес самые глупые слова в мире. Но такие уж они, эти слова: когда просятся, хоть рот пластырем заклеивай, выскочат все равно…

— Я тебя люблю!

А после этого уже заводишься, как мотор; начинаешь упиваться собственной болтовней и выплескиваешь наружу все сентиментальные бредни, придуманные мужчинами с тех пор, как папаша Адам впервые влез на мамашу Еву.

Мой треп не оставил Эмму равнодушной: все дамочки любят, когда им поют серенады. Каждую мою фразу она встречала страстными поцелуями.

Когда я заглох, исчерпав свое воображение, она обняла меня и стала баюкать.

— Какое счастье, что я тебя встретила, — сказала она.

— А встретила-то пушкой…

— Это я для того, чтобы не давать волю своим слабостям. Знаешь, когда мы повстречались на лестнице, я испытала настоящий шок…

— Мне хотелось, чтобы эта минута длилась бесконечно.

— Эмма…

— Что, любимый?

— Давай смоемся отсюда, пока ОН не приехал?

— Это невозможно.

— Почему?

— Потому что он нас держит.

— Мы можем спрятаться…

— Он умнее нас обоих. Он сразу нас найдет. И потом, куда мы денемся без денег?

— Ты его любишь?

— Не говори глупостей. Разве я похожа на влюбленную женщину? Я хотела сказать — влюбленную в кого-нибудь, кроме тебя?

Действительно, принимая во внимание прошедшие несколько часов, это казалось мне маловероятным.

— А он тебя любит?

— О, здесь другое…

Голос ее звучал жестко. Я высвободился из ее объятий и посмотрел на нее повнимательнее. В ее глазах горел враждебный огонек, и от этого у меня потеплело на душе.

— Что ты называешь «другим», Эмма?

— Я ему нужна! Я слишком многое о нем знаю. А он — обо мне. Мы с ним будто друг у друга в плену, понимаешь?

— А можно узнать, что вас связывает?

— Нет!

Я не стал допытываться. В конце концов, это меня не касалось. В жизни нужно уметь не задавать лишних вопросов. К тому же — зачем мне знать ее прошлое? У каждого из нас оно свое, более или менее гнилое. Такое прошлое — плохой подарок любимому человеку…

Мне от нее нужно было не прошлое, о нет! Настоящее, а особенно — будущее: чтобы не бояться пресытиться настоящим, понимаете?

Мужики — все такие. Ни черта не соображают, ни в чем не знают меры. И всю жизнь бегут за морковкой, висящей на палке перед носом…

— Так ты что, собираешься вечно жить с этим типом?

Она вздохнула. Потом ее глаза вперились в мои.

Я видел только черные точки зрачков, которые маячили в полутьме, все расширяясь и расширяясь.

Медленно, разделяя слова и не сводя с меня глаз, она проговорила:

— Нет, не вечно. Никто не вечен, любимый. Никто. Даже ОН!

VII

Когда за окном забрезжил рассвет, все было решено… Мы придумали доморощенный план убийства Бауманна.

Я выдаю вам это вот так, сразу, и вы, наверное, скажете себе: «Да, эти времени зря не теряют!» А между тем все у нас решилось в разговоре само собой, и ни один, ни другой не выглядел организатором или руководителем.

Даже теперь, вспоминая ту ночь, я затрудняюсь сказать, кто из нас первым выразил мысль о том, что с Бауманном мог бы произойти несчастный случай. Погодите, что это я… Сама мысль, разумеется, принадлежала ЕЙ. Но вот мысль о том, что можно было бы воплотить ту, первую мысль… Пожалуй, она пришла к нам двоим одновременно. Ведь если спросить у двух прилежных первоклашек, сколько будет два плюс два, они вместе ответят «четыре», верно?

И мы ответили «четыре» на тот незаданный вопрос, который тяжелым грузом висел под потолком спальни.

И в наших головах слово «четыре» тоже писалось шестью буквами, только другими. Получалось — «смерть».

Мы продолжали толковать в этаких неопределенных выражениях и вдруг заметили, что говорим о Бауманне так, словно его уже не существует. Мы забили его насмерть глаголами в прошедшем времени, понимаете? Смешно, правда?

Когда мы это осознали, то некоторое время сидели с открытыми ртами, уставившись друг на друга, — однако!..

— Эмма?

— Да?

— Если бы ты вдруг осталась одна…

— Но ты ведь знаешь, что…

— Погоди, ты вот сказала, что никто не вечен. Ты не замечала, что мужчины обычно умирают первыми?

Помню, как в ее серо-голубых глазах забегали крохотные золотые искорки — как от тех зеркальных шаров, что висят в дискотеках.

Этот взгляд волновал меня сильнее, чем можно вообразить.

— Ну и что? — пролепетала она.

Поскольку здесь мы вступали на чертовски скользкую тропу, она спрятала голову у меня на плече. Разрешившись от бремени ее взгляда, я вновь обрел ясность ума, почувствовал себя сильнее, спокойнее. Любое дело казалось мне парой пустяков.

— Значит, говоришь, держит тебя этот тип? Тиранит? Так вот, меня он тоже держит. Но нельзя же вечно жить под угрозой…

— Вечно… — повторила она.

Голос ее звучал глуховато — из-за того, что лицо уткнулось мне в шею. Он словно доносился из темницы, близкий и одновременно далекий.