Убивая Еву: умри ради меня - [5]

Когда все закончилось, мы укрылись нашими свитерами и куртками, и я свернулась, приняв ее позу и прижавшись к ее спине. Несколько минут я так и лежала, переполненная эмоциями, касаясь губами нежных волос на ее шее, которые слегка вздрагивали от моего дыхания.

– Странно, – произнесла она. – Я не помню, как ты выглядишь.

– Совсем?

– Совсем. Ты можешь быть кем угодно.

Я приподнялась на локте.

– Почему я тебе нравлюсь? Только честно.

– А кто сказал, что ты мне нравишься?

– Не нравлюсь?

– Может и нравишься. А может, я просто хотела залезть к тебе в трусы. Они, кстати, ужасные.

– Ах вот как!

Она потерлась об меня задом.

– Если честно, у меня слабость к долбанутым теткам. Особенно в очках.

– Вот спасибо тебе большое.

– Pozhaluysta. Мне надо пописать.

Она этим и занялась – шумно, в ведро, установленное ею между тюками в углу. Я отправилась следом и сделала то же самое (нелегкая задача в темноте), а потом мы оделись – иначе слишком холодно, – и я вновь прижалась к ней сзади, чувствуя острый запах ее волос.

– Согласись, pupsik, – еле слышно прошептала она, – этот твой медовый месяц куда романтичнее, чем в первый раз.

Наутро мы пробудились вместе с грузовиком, который, вздрогнув, направился к докам. Мы лежали, не шевелясь, а тишину нарушало лишь поплескивание мочи в ведре. Через двадцать минут мы остановились, и я почувствовала, как тело Вилланель расслабилось, а дыханье – замедлилось и успокоилось. А ведь это – момент максимальной опасности. Если содержимое контейнера и будут проверять, то именно тут. Я попыталась подражать дзеновской отрешенности Вилланель, но меня тут же неудержимо затрясло. Сердце заколотилось так бешено, что я уже собралась на тот свет.

Через весь контейнер прокатился глухой лязг. Я принялась отчаянно закапываться в тюки, не обращая внимания на взрыв боли в носу, которым я врезалась не то в лоб, не то в плечо Вилланель. Грузовик снова тронулся, но я оставалась лежать под тюками, вдыхая плотный запах слежавшегося хлопка. На этот раз мы ехали не так долго и, по всей видимости, встали в очередь на погрузку, поскольку теперь продвигались вперед рывками. После последнего рывка двигатель умолк. Потом – резкие звуки металла по металлу, глухой, тяжелый удар, и мы стали подниматься в воздух. До этого я с ужасом ожидала момента, когда нас начнут перегружать с берега на борт, представляя доводящее до тошноты раскачивание контейнера под стрелой крана. Но, разумеется, ничего подобного. Процесс прошел гладко, как по маслу. Единственный стальной удар – когда наше временное жилище поставили на место. А потом еще один легкий стук – когда его зафиксировали на нижних контейнерах.

Шли часы, вонь мочи нарастала, а Вилланель продолжала пребывать в подобном трансу состоянии суровой немоты. Может, она мысленно жалела о своем решении взять меня с собой и теперь считает его роковой ошибкой? Может, прошлая ночь ничего для нее не значила? Я лежала, уставившись в холодный мрак. И в итоге заснула.

Проснулась я от мурлыканья двигателей «Кирово-Чепецка» и легкого поскрипывания окружающих нас контейнеров. Пока я очухивалась, рука Вилланель нащупала в темноте мою.

– Ты в порядке? – прошептала она.

Я кивнула, хотя еще не совсем пришла в себя.

– Алё! Мы живы. Мы выбрались.

– Это сейчас.

– А кроме «сейчас» ничего и нет, pupsik. – Она прижала мою ладонь к своей ледяной щеке. – Кроме «сейчас» нет ничего и никогда.

Глава 2

Я потихоньку вникаю в жизненные циклы Вилланель.

Она порой уходит в себя. Замыкается в потайной цитадели своего разума. Я сижу рядом, ощущаю ногой тепло ее ноги, мы дышим дыханьем друг друга, но она при этом – где-то за тысячу миль, в своем арктическом затворничестве. Порой это случается, когда мы укладываемся спать, а она подкапывается ко мне, чтобы согреться. Душой она по-прежнему где-то не здесь. Мне постоянно хочется сказать ей, что она не одинока, но фишка в том и состоит: она одинока чрезвычайно.

Эта ее замороженность может длиться часами, а потом – словно солнце взошло – она вдруг осознает, что кроме нее тут еще и я. В такие минуты я научилась ждать и подмечать, куда прыгнет эта кошка, поскольку она абсолютно непредсказуема. Порой меланхолична и просто хочет на ручки, а порой – сердита и ехидна, как капризный ребенок. Когда она хочет секса, то тянется ко мне. Четверо суток в море – за это время секс превратился в жесткое, дикое занятие. Вода нужна нам для питья, и о том, чтобы подмыться, не может быть и речи. От нас воняет. Но мы не слишком этим озабочены. Вилланель знает, чего она хочет, и особо не церемонится, а я – благодаря темноте и отчаянной неопределенности нашей ситуации – окончательно освободилась от своих табу и в итоге стала великолепной партнершей. Ей это нравится. Она гораздо сильнее, и с легкостью могла бы отпихнуть меня в сторону, когда я валю ее на спину, а сама усаживаюсь сверху, но она позволяет и лежит подо мной, пока я глажу ее грудь и нащупываю языком и зубами шрам на ее губе. А потом она хватает меня за руку, тянет ее вниз, засовывая мои пальцы внутрь себя, и трет мое запястье, пока не начинает стонать, а порой – смеяться, и я тогда ощущаю, как ее бедра напрягаются и резко вздрагивают.