Убить завтрашний день - [4]

Разносчик стал появляться нерегулярно и не так часто, как раньше.

— Экономия горючего, — говорит он со своей обычной улыбочкой, в которой теперь заметна насмешка. — Заранее прошу прощения: больше не будет ни мяса, ни яиц.

Видимо, это забота о нашем здоровье. Или пришельцы — вегетарианцы?

— Позвольте взглянуть на вашего, — просит парень, впервые пересекая порог нашего дома. Он не ждет разрешения, а сразу подходит к ванне и смотрит на спящего. — Интересно, каким он будет?

Я не имею об этом ни малейшего понятия, и это меня тревожит.

— Уверен, что он отблагодарит вас за помощь.

Я нервничаю. Правила категорически запрещают любые визиты. Что, если женщина проснется раньше времени и застанет гостя? Что, если на меня донесет сосед? Я трогаю его за плечо, пытаюсь оттеснить к дверям, спрашиваю шепотом:

— Что интересного вы видели в последнее время?

Он говорит про какие-то гигантские машины, которые укатили на север. По ночам там загорается яркий свет, доносится грохот, что подтверждает слухи: как он слышал, там ведется строительство нового города.

Я спрашиваю, что за люди построили эти огромные машины. И куда подевались они?

— Их перевели. Где-то всегда идет работа. Постоянно.

Он улыбается. Его взгляд пытается что-то мне подсказать.

Когда мы оказываемся в дверях, парень останавливается.

— Раз в неделю, — говорит он напоследок. — Не знаю, по каким дням. И ни мяса, ни яиц. А хорошенький у вас мальчуган. Просто прелесть!

Я ежедневно принимаю в подвале душ. Экономно расходуя мыло, я уже полгода умудряюсь ходить чистым. Одежда так плохо сидит на мне потому, что она чужая, из стенных шкафов и гардеробов. Перепачкав все вещи, я вывешиваю их на солнце, устраивая световую и тепловую чистку.

Одно время мне хотелось казаться женщине привлекательным, и сначала она относилась к этому благосклонно.

Но теперь у нее появились сомнения насчет секса. Она все время отвлекается, то и дело бегает к приборам, все чаще жалуется на усталость и отсутствие влечения. Наличие ребенка-мужчины делает ее раздражительной. Я бы не возражал, чтобы она забеременела, хотя, конечно, беременность вызовет проблемы. У нее и так есть, о ком заботиться. Но потом я сообразил, что раз Голос может обращаться прямо к сознанию, врезаясь в мешанину переплетенных нейронов, то почему бы ему не воздействовать на органы и железы и не усыпить наши непоседливые сперматозоиды и яйцеклетки?

Однажды ночью я просыпаюсь в одиночестве и испытываю желание. Я спускаюсь вниз и говорю ей об этом, но получаю резкий отказ. Она стонет, закатывает глаза, едва не лишается чувств.

— Я не могу заниматься этим!

Нашей близости настал конец — теперь я в этом не сомневаюсь. Одновременно меня охватывает грусть и чувство облегчения, потому что ощущаю себя свободным.

С утра следующего дня женщина спит в гостиной, постелив простыню прямо на сияющий жесткий пол. Меня она больше не оставляет на посту одного. Рядом с дверью она поставила ведро для отправления естественных нужд. В редкие моменты, когда она смотрит на меня, ей не удается скрыть презрение.

Я вижу свой последний разборчивый сон.

Я стою на берегу, на бесцветном песке, а на меня с ревом наступает вал сверкающей океанской воды. Вдруг появляется женщина. У нее, как у мужчины в ванне, удлиненный череп, свидетельствующий о сверхинтеллекте, но лицо совершенно человеческое, выражающее смесь страха и сочувствия, а также недюжинную силу, порождаемую убежденностью.

— Мы считаем, что они не правы, — начинает она. — Пожалуйста, не забывайте это. Не все мы такие, как они.

Я киваю, пытаясь показать свою признательность. Но она перебивает меня:

— Это все, что мы в состоянии для вас сделать.

Она говорит на неведомом мне языке, тем не менее мне понятно каждое слово.

— Всего наилучшего, — говорит она и плачет.

Я пытаюсь ее обнять, для чего делаю шаг вперед и раскрываю объятия... Но тут на меня обрушивается вода; и пляж, и она скрываются в водовороте. Я пытаюсь восстановить ее облик в памяти, но это совершенно неосуществимо.

Появляется новый разносчик. Ему всего десять лет, и он вынужден дважды ходить к фургону, чтобы донести скудный паек до крыльца — ни шагу дальше! Я стою на крыльце и жду, когда он принесет остаток. Свежий воздух приятно щекочет ноздри. Лужайка заросла сорняками, среди которых покорно гниет мебель. Уже поздняя осень, вернее, начало зимы. Деревьям давно положено сбросить листву, однако все вокруг пахнет весной; видимо, и климат, и растительность попали под мощный контроль.

Мальчишка с трудом волочет мешок. Он не только мал, но и, судя по виду, плохо питается. Однако он тащит мне еду с фанатической целеустремленностью. Когда я спрашиваю о прежнем разносчике, он коротко отвечает:

— Кончился.

Что бы это значило?

— Кончился, — повторяет он, злясь на меня за непонятливость.

Услыхав наши голоса, женщина просыпается и подходит к двери.

— Немедленно сюда! — кричит она.

Бросив напоследок взгляд на усовершенствованный мир, я спешу на зов, взвалив на спину мешок. Паренек тем временем заводит свой фургон. Выглядит он по-дурацки: маленькая головка, перекошенное личико на высоте руля. Он сворачивает к соседнему дому. Я не знаю, кто в нем живет. Какие сны снятся его жильцам?