Убит в Петербурге. Подлинная история гибели Александра II - [31]

Рука Александра Михайлова чувствовалась в каждом пункте Устава, начиная с первых двух:

«1. В Исполнительный Комитет может поступать только тот, кто согласится отдать в его распоряжение всю свою жизнь и все свое имущество безвозвратно, а потому и об условиях выхода из него не может быть и речи.

2. Всякий новый член Исполнительного Комитета предлагается под ручательством трех его членов. В случае возражений на каждый отрицательный голос должно быть не менее трех положительных».

На членов Исполнительного комитета накладывался еще ряд ограничений в части их поведения на следствии и в суде: отказ от дачи показаний и признания себя членом Комитета и ряд других. Устав обязывал признавать себя только агентом Комитета. Повседневное руководство деятельностью организации возлагалось на Распорядительную комиссию из трех человек. Морозов был удивлен, когда по баллотировке в Распорядительную комиссию, кроме Александра Михайлова, прошел Лев Тихомиров, а не Квятковский, как предполагали в Петербурге. Третьим в комиссию избрали Михаила Фроленко. По своей наивности Морозов не замечал, что у всего происходившего на съезде есть режиссер, заранее обдумавший, с кем и как он будет работать. Морозову нашлось место в редакции печатного органа партии «Народная воля» вместе с тем же Тихомировым. Кроме того, он был оставлен хранителем бумаг и непременным секретарем партии. После всех процедур обсуждения, утверждения и баллотировки наступил главный момент съезда, когда слово взял Хозяин сходки – Александр Михайлов. Это был третий день съезда, и выступление Михайлова логически завершило встречу партнеров и окончательно прояснило общую задачу:

«Александр Михайлов произнес длинный обвинительный акт против императора Александра II-го. Это была одна из самых сильных речей, какие мне приходилось слышать в своей жизни, хотя Михайлов по природе и не был оратором. В ней он припомнил и ярко очертил сначала хорошие стороны деятельности императора: его сочувствие к крестьянской и судебной реформам, а затем приступил к изложению его реакционных преобразований, к которым прежде всего относил замену живой науки мертвыми языками в средних учебных заведениях и ряд других мероприятий назначенных им министров. “Император уничтожил во второй половине царствования, – говорил Михайлов, – почти все добро, которое он позволил сделать передовым деятелям шестидесятых годов под впечатлением Севастопольского погрома”. Яркий очерк политических гонений последних лет заканчивал эту замечательную речь, в которой перед нашим воображением проходили длинные вереницы молодежи, гонимой в Сибирские тундры за любовь к своей родине, исхудалые лица заключенных в тюрьмах и неведомые могилы борцов за освобождение. “Должно ли ему простить за два хороших дела в начале его жизни все то зло, которое он сделал, затем и еще сделает в будущем?” – спрашивал Михайлов в заключение. Все присутствующие ответили “нет!”… Липецкий съезд был объявлен закрытым».

Николаю Морозову исполнилось в то время 25 лет, но демагогия уже тогда воспринималась им как истина, не требующая доказательств. Этот восторг перед легковесными и вздорными утверждениями он пронес через всю свою жизнь, сохранив это чувство даже после двадцатилетнего пребывания в тюрьме. Энергия графомана, накопившаяся до критической массы в заключении, выплеснулась в многотомных сочинениях, удивлявших современников масштабом своей глупости. Остальные участники съезда отнеслись к словам лидера более сдержанно, понимая, что выход из общества, в которое они вступили, – виселица или, в лучшем случае, тюрьма. Это убеждение несколько скрашивали уверенность Михайлова в успехе задуманного и его впечатляющая финансовая состоятельность.

Вся компания, за исключением Ширяева, Фроленко и Гольденберга, проследовала в Воронеж, где предстояло представить свои наработки остальной «Земле и воле», склонной к диалогу с деревней. В Воронеже собралось всего 19 участников, в основном из ходоков Саратовской губернии. По воспоминаниям Веры Фигнер, все обсуждения протекали миролюбиво и компромиссно, если не считать выступления Плеханова, который весьма остро отреагировал на озвученную Морозовым программу в целом и способ Вильгельма Телля в частности. «И это ваша программа? – вопрошал будущий теоретик социал-демократии. – В таком случае мне здесь делать нечего!» Плеханов ушел прямо с заседания съезда, что произвело на присутствовавших неприятное впечатление, впрочем, его никто не уговаривал. Георгия Валентиновича всегда отличало чувство брезгливости ко всякой уголовщине. Невозможно себе представить Плеханова договаривающимся организовать убийство человека, а тем более убеждающим сделать это других. Этот бескомпромиссный жест на Воронежском съезде украшает его образ настоящего либерала, дружившего прежде всего с совестью. Собственно, с демонстративным уходом Плеханова с Воронежского съезда закончилась «Земля и воля» как организация и как идея мирной пропаганды в народе. Несмотря на принятые в Воронеже компромиссные решения, всем стало понятно: пришли другие люди, с другими целями и возможностями. Хозяин имел право считать себя победителем.