Убить королеву - [21]

— Неделя, пожалуй.

Шекспир снова замолкает.

— Если, конечно, вы не доверите Тоби ее закончить.

— Эй ты! — Шекспир тычет мне в лицо пальцем в чернилах. — Ты же знаешь, что это мошенничество? Взять мои идеи и отдать их другому автору…

— Строго говоря, этот вариант придумал Тоби, — перебивает его Кэри.

— Но не саму историю! — кричит Шекспир. — Идея — кровь пьесы! Нельзя просто так передать ее другому! Это осквернение искусства. Ни один достойный писатель, ни один достойный человек такого себе не позволит!

— Будет вам, — успокаивает его Кэри. — Я об этом и не говорил. Предположил, что Тоби попробует вам помочь. Он может начать, а вы, когда закончите пьесу про лес, посмотрите его работу. Можете менять что хотите, разумеется.

— А где я возьму столько актеров? — Шекспир меняет тему. — В пьесе три женщины, а значит, мне понадобятся трое мальчиков. У меня нет трех мальчиков. Были! Но вот только ушли. Могу позаимствовать их у «Детей часовни», там мальчиков штук десять, но у них договор с Джонсоном.

— «Дети Павла», — предлагаю я. «Дети Павла», как и «Дети часовни», — труппы хористов, которые играют роли юношей или женщин во всех театрах Лондона. Из-за щекотливого дела с участием их бывшего хозяина они несколько лет не появлялись на сцене, но недавно вновь начали выступать. — Я уже переговорил с человеком по имени Пирс, который у них теперь главный. Он показался мне весьма разумным и готов нам помогать.

Шекспир мечет в меня убийственный взгляд

— Тогда решено, — говорит Кэри и ищет взглядом дверь. Быстро идет к ней, чтобы не дать Шекспиру времени передумать. — Я немедленно отправлю вам деньги. Обычным порядком, конечно. Треть — сейчас, треть — по окончании пьесы, треть — после представления.

— Все разом! — кричит Шекспир нам вслед. — Что за крохоборство! Велят человеку…

Его последних слов мы не слышим. Кэри открывает тяжелую дверь «Глобуса», и мы выходим на грязную улицу. Уже наступили сумерки, синее небо затянулось розовой дымкой, предвещающей ночь и появление новой толпы, совсем не похожей на дневную. Торговцы сменяются карманниками, прачки — шлюхами, разносчики — воришками. Я поглядываю на них на ходу, но больше занят собой.

— Может, это к лучшему, говорит Кэри по пути к пирсу. — А может, и к худшему.

— Невозможный человек, — отзываюсь я.

Кэри усмехается, но не зло.

— Раз уж ты теперь знаешь, чем я вынужден заниматься, можешь мне посочувствовать. Писатели — нервные хрупкие люди. С ними труднее, чем с королевами, осмелюсь заметить.

Может быть. Но писатели убивают только на страницах книг.

Глава 9 Кит Трактир «Элефант», Саутворк, Лондон 15 ноября 1601 года

Пока что мне нравится притворяться парнем.

Поначалу я жалела, особенно когда обрезала волосы. Они оказались куда волнистее, чем я думала. Я собиралась остричь их до плеч, как у Йори, а они завиваются у подбородка. Йори сказал, что я похожа на монаха, и ничего хорошего в виду не имел, так что я сделала себе еще и челку, и это оказалось ошибкой, потому что челка только лезет в глаза, мешает и лежит как угодно, но не так, как мне хочется.

Но вообще неплохо. Прическа у меня дурацкая, но она мне к лицу. Серые глаза, и без того большие, стали огромными. Губы кажутся пухлее, улыбка — шире и ярче. А рост, который для девушки явно великоват, теперь мне совсем не мешает. Я купила себе немного одежды: пару штанов, несколько рубашек, сапоги, плащ, шляпу и перчатки. Выкроила полосу из полотна, чтобы заматывать грудь — так она кажется плоской. Мне кажется, что парень получился убедительный. Кейтсби тоже так думает: впервые увидев меня в новой одежде, он сказал, что я похожа на отца. В первый раз за месяц я не заплакала, услышав его имя.

Кстати, об именах. Теперь меня зовут Кристофер Альбан. Кристофер — в честь моего любимого поэта, Кристофера Марло, Альбан — в честь католического святого, первого британского мученика, покровителя новообращенных, беженцев и пытаемых. Со смыслом. Кейтсби предложил, чтобы меня называли Китом для краткости и чтобы не перепутать с другим Кристофером — Райтом.

Что ж, Кит Альбан.

Больше всего мне нравится, что теперь я могу ходить куда угодно. Человека в штанах пускают в любые места. Первые несколько дней я просто бродила по городу, изучала его, как велел Кейтсби, и видела такое, чего не видела раньше никогда. Мужчины мочились на улицах, женщины продавали себя за деньги, дети выпрашивали еду. Я видела, как людей арестовывают и секут, видела головы на пиках Лондонского моста, видела ворон, которые роются у этих голов в волосах и выклевывают глаза. Потом я расхрабрилась и рискнула зайти в трактир, на следующий день — в таверну, а на третий — в игорный притон.

Когда я стала парнем, у меня с глаз спала пелена — а я даже не знала, что она там есть. Я вижу, слышу и знаю то, что раньше только воображала; и знаю, что все мои представления были ошибкой. Знаю, как мужчины рыгают, плюются и издают жуткие звуки, если рядом нет женщин. Знаю, что они говорят о женщинах в мужской компании, как обсуждают их лица, тела и волосы, утверждают, что женщины не думают того, что говорят вслух, рассказывают, что женщины делают — а чаще не делают. Все это чуть было не отвращает меня от мужчин навсегда. Я бы ушла от мира и поселилась в монастыре, если бы была набожна, как Йори.