Убиенная душа - [8]

— Таким сердцем обладаешь ты,— сказала Ната Тамазу. Он был счастлив.

Ната видела в этих стихах свое отражение, но в то же время та женщина была

для нее далеким и чуждым существом Странно, она ощущала в этих стихах себя самое и вместе с тем видела в них свою сестру. Книга Тамаза создавала тот душев­ный настрой, который чудесным образом мог повлиять на ее судьбу. Она чувствовала это.

Тамаз ликовал.

— Прочти, пожалуйста, еще раз то место, где говорится о солнце,— попросила она его через некоторое время.

Тамаз начал читать, спокойно, мягко. Когда он закончил, Ната тихо, таинственно произнесла:

— Тот плод, что я родила, было солнце.

— Ты вспомнила слова, сказанные египетской богиней Найт? — удивленно спро­сил Тамаз.

— Да, они вдруг пришли мне на ум. Так написано на постаменте ее статуи в Саисе?

— «Я есмь сегодня, вчера и завтра. Никто не снял покрова с меня. Плод, рож­денный мною, есть солнце».

— Что подразумевается здесь под снятием покрова?

— Познание женшины Адамом. То, что покров еще никем не снят, должно озна­чать, что она никому еше не принадлежала: ни мужчине, ни богу.

— Но ведь, согласно легенде, Найт была похотливой,— заметила озадаченная Ната.

— В этом как раз и кроется вся тайна,— ответил Тамаз.— Отдаваясь, Найт оста­валась непорочной.

— Это для меня загадка.

— Мужчина касается лишь поверхности женщины, а значит...

— ...она оставалась нетронутой.

— Совершенно верно.

Тамаз уже не раз говорил с Натой в таком духе, но впервые столь определенно. Она, казалось, не понимала его. Когда снова погрузилась в дебри подсознания, то слепым своим зрением соприкоснулась с чем-то сказочным, осветившим эту таин­ственность. Где-то в ней продолжало жить какое-то смутное ощущение, как некий чужеродный плод, аромат которого дурманил ее.

— Но что же все-таки означает фраза: «Плод, рожденный мною, есть солнце»?— спросила она шепотом.

— Не могу сказать,— ответил Тамаз еще тише.

Воцарилось молчание. Никто не решался вымолвить слово. Тамаз незаметно ото­шел от Наты и снова лег на свой коврик

Солнечные лучи отягощали листья деревьев. Покой в кроне стал еще глубже. Вокруг не слышно ни шороха. Ни один листочек не упал на землю. Казалось, будто умолк и ручей. Солнце полыхало, словно желая сжечь свое огненное сердце. Воздух полнился тревожным предчувствием. «Плод, рожденный мною, есть солнце», Было ли это солнце, рожденное Найт? Полыхающий плод? Плод из огня?»— спрашивал себя Тамаз, словно в вопросе этом заключалась вся его судьба. И не находил ответа. Солнце парализовало, изнурило его. И он лежал неподвижно, точно пораженный солнечным ударом.

«Плод, рожденный мною, есть солнце». Эти слова не давали покоя и Нате. Но в отличие от Тамаза она не искала им объяснения — солнце впитало ее в себя, выпило, высосало всю и она с наслаждением отдалась, подставила тело горячим губам.

То, что происходило тысячи лет тому назад, повторялось в эти мгновения. Бо­жественный элемент искал темное лоно, а лоно поджидало огненное семя. Тоскующее семя и податливая зародышевая клетка — вечное мужское естество и вечная женствен­ность. Всюду — в растении, в цветке, в звере. Семя божественно неистово, лоно по­земному инертно. Семя исходит из самого себя и устремлено навстречу собственному движению, лоно же пребывает в ожидании, в покое. Оба начала и слепы, и зрячи. Око семени — похоть, око лона — прикосновение. Семя — пламенный порыв, лоно — осяза­ние всеми чувствами. Солнце излучало, бросало семена. Земля обнажалась. Божествен­ное совершалось.

Ната вся погрузилась в пламенное лоно солнца. Она была теперь нежнейшей мембраной, воспринимавшей тончайшие токи, зрившей без глаз, осязавшей без тела. Эта женщина уже не была одной из многих женщин, а была единственной, была оли­цетворением женского начала. Ее груди ощущали первородность. Все ее тело было влажной плазмой, готовой принять в себя божественный плод. Глаза затуманились, тело — само упоение.

Тамаз лежал, словно пораженный солнечным ударом. Вдруг женщина бросила взгляд на него. Он вздрогнул. Это был миг, подобный тому, когда микеланджеловскийАдам воспылал и когда к нему, изнеможденному, приблизилась рука божия. Тамаз взглянул на Нату и поразился. Он видел не ее глаза — это были чужие глаза, темные, жадные, неумолимые. Его вдруг охватил страх — показалось, что ее подменили. Испу­ганного, озадаченного, его вдруг осенило: в Нате ожил весь женский пол. Она была частью, осколком космического лона. Она была нечто большее, чем индивидуальное существо, и благодаря этому бессмертнее... Тамаз затрепетал. Только теперь он осо­знал, почему к его любви всегда была примешана бездонная печаль. Он, мужчина, был лишь семенем, одиноким, как зернышко, как крупинка; всего лишь личностью, и потому обречен. Женщина глубоко коренится в земном, вечном. Ей неведома муж­ская печаль, существо ее переполнено ожиданием, страстным желанием...

Женщина еще раз взглянула на мужчину. Тамаз зашатался — он вдруг увидел в ней амазонку, готовую с неистовым наслаждением обезглавить своего избранника... Трепет сильнее прежнего охватил мужчину... Он вдохнул последнюю тайну.