Убиенная душа - [7]
Тамаз мысленно добрел до таинственного порога и словно окаменел. Предостережение женщины «Не убивай!» он теперь воспринимал в новом, необычном значении. Не таила ли сама женщина в себе элемент змеи? Сверкнув искоркой в его сознании, этот вопрос тут же преобразился в друг ой: кому следует больше страшиться змеи, женщине или мужчине? Конечно же, мужчине, подумал он. На этом мысли его оборвались. Он окинул взором поля, залитые знойным солнцем, и взглянул затем на лежащую Нату. Она вся была пронизана солнечным светом.
Тамаз любил эту женщину, любил так, как может любить мужчина, почитающий и Солнце, и Марс. Она не несла ему только блаженство, но являла собой оправдание его бытия. Он воспринимал ее как богиню, и это не метафора, ибо каждый миг его любви к ней означал для него жертвоприношение. После начала мировой войны и последовавших за ней революционных событий страна погрузилась в упадок. Неужели и любовь будет искоренена? Нет, Тамаз верил в свою любовь. Ната любила его. Но в ее любви таилось нечто неопределенное. Ее переменчивость была для Тамаза непостижима. Любовь росла, но вместе с ней на Тамаза все чаще находила какая-то смутная тоска. Он терзал Нату вопросами и на все требовал незамедлительного ответа. Однако вопросы эти лишь смущали ее, тайна собственного существа была ей неведома. Однажды она улыбнулась в ответ на его домогания —в этой улыбке сквозила ирония. Эта улыбка потом часто появлялась на ее лице. Как-то раз Ната особенно чувствительно уязвила его, когда он проявил мужскую слабость. Вся женская суть прямо-таки обнажилась в этой улыбке. Казалось, она при этом шептала: я-то готова на все, но сумеешь ли ты, мужчина, владеть мною до конца? Глядя на возлюбленную, Тамазу хотелось ответить на этот ее вопрос прямо — нет, не смогу, ибо мне открылась тайна: любая женщина космически более сильное существо, нежели мужчина. Тамаз вдруг представил себе Джоконду и ее хитровато-таинственную, даже насмешливую улыбку женщины. Чувство, похожее на стыд, зародилось в нем, однако женщина оставалась свободной от подобного чувства. Неведомый страх охватил его — пожалуй, это было предчувствие немощи. Он молчал, но женщина видела его насквозь.
Тамаз встал и медленно приблизился к ней.
— Хочешь, я прочту тебе что-то новое? — спросил он ее.
— Я прошу тебя об этом,— ответила она таким тоном, как будто желала утолить мучительную жажду.
Тамаз начал читать. Его книга была разделена на семь циклов. Возможно, Тамаз верил в ирано-семитское сакральное значение цифры семь. Каждое стихотворение, как и каждый цикл, представляло собой завершенное целое и вместе с тем только часть его. Из стихотворений была изгнана лживая рифма, ибо поэтическая истина не нуждается в искусном облачении и ей следует проявить себя иначе — как проникновенное слово. Здесь слово обладало стихийной, первородной силой, цветом и запахом, а также звуком. Здесь все дышало первозданностью. Метафора не была просто красивым сравнением, она давала яркое отражение сути вещей. От каждого образа веяло первобытностью. Казалось, Тамаз нашел в своей книге утраченные части эпоса о Гильгамеше. Он описал любовь к женщине, живой и вместе с тем мистической. Это была любовь к Исиде и в то же время любовь естественная, реальная. И тут молнией сверкнуло крыло ласточки.
— Как прекрасно,— сказала женщина,— возвращение ласточки в свое гнездо. Я была знакома с одним старым горцем, который одну такую ласточку узнавал. Он даже разговаривал с ней.
Перед глазами возникали одна за другой картины:
— ...семьсот детей на берегу. На траве еще не просохла роса. Туман плывет над водой. Это дыхание семиста детей. Они склоняют головки к воде — белые, пепельные, черные, рыжие, каштановые. Все жадно пьют. Один ребенок делает последний глоток и поднимает головку. А может быть, он смотрит на небо? Затем то же самое делает второй ребенок, за ним третий, четвертый — все семьсот детей смотрят в сизое небо, начинающее рдеть. Дети чуят солнце...
— Чудесно! — воскликнула Ната.— Я часто видела такую картину. Порой не знаешь, что умилительнее: детские животики, наполненные свежей водой, или их большие глаза, глядящие на восходящее солнце.
Снова наступило молчание. Тамаз, как зачарованный, глядел на Нату. Он продолжал читать:
— ...лошадь несла женщину так, как бегущий олень отбрасывает свои рога назад, чтобы защитить их от удара...
— Однажды я видела такого бегущего оленя,— сказала Ната.— Это было чудесное зрелище!
Пауза. Тамаз продолжал читать, то и дело бросая на Нату восторженный взгляд:
— ...С вершины горы был виден ночной небосвод. Он только-только начал бледнеть, постепенно светлея. Туман у подножия медленно, нехотя уплывал. Оранжевые тона вдали проступали все ярче, переходя в гранатовый цвет. И вдруг сверкающая даль разверзлась и выплыло кроваво-красное сердце. Качнулось. Земля движется в такт сердцу. Казалось, настал конец света Душа содрогается: в сердце, в твоем сердце зарождается вдруг нечто новое, неведомое. Неизведанная радость. Солнечное сердце уже не покачивается больше, и твое сердце осеняет покой...
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В очередной том собрания сочинений Джека Лондона вошли повести и рассказы. «Белый Клык» — одно из лучших в мировой литературе произведений о братьях наших меньших. Повесть «Путешествие на „Ослепительном“» имеет автобиографическую основу и дает представление об истоках формирования американского национального характера, так же как и цикл рассказов «Любовь к жизни».
Лицо этого человека уродовал шрам: почти совершенный серп, одним концом достававший висок, а другим скулу. У него были холодные глаза и серые усики. Он практически ни с кем не общался. Но однажды он все-таки рассказал историю своего шрама, не упуская ни одной мелочи, ни одного обстоятельства…
История нью-йоркских банд знала немало «славных» имен. Эта история — про одного из самых известных главарей по имени Манк Истмен (он же Джозеф Мервин, он же Уильям Делани, он же Джозеф Моррис и пр.), под началом у которого было тысяча двести головорезов…
В Европе и США эта книга произвела эффект разорвавшейся бомбы, — а в Чили ее первый тираж был уничтожен по личному приказу Аугусто Пиночета.…В 1985 году высланный из Чили режиссер Мигель Литтин нелегально вернулся, чтобы снять фильм о том, во что превратили страну двенадцать лет военной диктатуры. Невзирая на смертельную опасность, пользуясь скрытой камерой, он создал уникальный фильм «Всеобщая декларация Чили», удостоенный приза на Венецианском кинофестивале. Документальный роман Маркеса — не просто захватывающая история приключений Литтина на многострадальной родине.
Шарль де Костер известен читателю как автор эпического романа «Легенда об Уленшпигеле». «Брабантские сказки», сборник новелл, созданных писателем в молодости, — своего рода авторский «разбег», творческая подготовка к большому роману. Как и «Уленшпигель», они — результат глубокого интереса де Костера к народному фольклору Бельгии. В сборник вошли рассказы разных жанров — от обработки народной христианской сказки («Сьер Хьюг») до сказки литературной («Маски»), от бытовой новеллы («Христосик») до воспоминания автора о встрече со старым жителем Брабанта («Призраки»), заставляющего вспомнить страницы тургеневских «Записок охотника».