Убежище. Дневник в письмах: 12 июня 1942 - 1 августа 1944 - [60]

Господин Дюссель:

Я должен защитить диссертацию, все подготовить к сроку. Политикой я очень доволен, и уверен, что нас здесь не найдут. Я, я, я…!

Анна.

Четверг, 16 марта 1944 г.

Дорогая Китти,

Ох, хоть ненадолго отвлекусь от мрачных предсказаний. А они сегодня так и сыплются: "Если то и то произойдет, нам не справиться. А если такой-то и такой-то заболеет, мы окажемся в полной изоляции. И тогда…". "Что тогда" ты наверно догадываешься, поскольку хорошо знакома с жителями Убежища.

Эти бесконечные «если» вызваны тем, что господина Куглера на шесть дней вызвали на рытье окопы, у Беп тяжелая простуда, и вероятно, завтра она останется дома, Мип еще не оправилась от гриппа, а у Кляймана снова кровотечение, сопровождаемое обмороками. Воистину скорбный список!

По нашему мнению, Куглер должен был получить освобождение у надежного доктора и предъявить его в муниципалитете. Складские рабочие завтра свободны, и Беп будет в конторе одна. Если (снова если) она сляжет в постель, мы должны быть тихи, как мыши, чтобы нас, чего доброго, не услышал

Кег. В час зайдет Ян на полчасика, он у нас что-то вроде сторожа в зоопарке.

От Яна мы впервые за долгое время услышали новости из большого мира. Надо было видеть, как жадно мы его слушали. Ни дать, ни взять картинка "Бабушка рассказывает".

Ян, довольный благодарной публикой, болтал без умолку, и разумеется, прежде всего — о еде. Сейчас, во время болезни Мип для него готовит их знакомая, госпожа П. Позавчера и вчера он ел морковь с зеленым горошком, сегодня на обед — бобы, а завтра она сделает из картофеля и оставшейся моркови пюре. Мы спросили, что говорит доктор о Мип.

"Доктор?! — закричал Ян — Лучше не спрашивайте! Сегодня я позвонил ему с просьбой выписать лекарство против гриппа. Ответила ассистентка: "За рецептом можно прийти только в часы приема, между 8 и 9 утра". Если же ассистентку удается убедить, что грипп тебя совсем доконал, к телефону подходит сам врач. "Высунете язык и скажите ааа, — говорит он, — все ясно, по вашему ааа я констатирую красное горло. Зайдите за рецептом и возьмите в аптеке лекарство. До свидания! " И больше ничего не добьешься. Вот до чего дошли: лечат по телефону. Впрочем, не будем упрекать докторов, у них ведь только две руки, а от больных нет отбоя. Но мы посмеялись от души над рассказом Яна. Представляю, как выглядит комната ожидания у доктора. Недовольство против бесплатных пациентов теперь перекинулось на тех, кто с виду как будто не болен. На них бросают взгляды, явно выражающие: "А ты-то зачем явился сюда, пропустил бы вперед настоящих больных!"

Анна.

Четверг, 16 марта 1944 г.

Дорогая Китти,

Погода такая чудесная, что и описать невозможно, я непременно поднимусь на чердак.

Теперь я поняла, почему Петер гораздо спокойнее меня. У него есть своя комната, где он занимается, мечтает, думает и спит. А я метаюсь из одного угла в другой. Никогда я не остаюсь одна в нашей общей с Дюсселем комнате. А мне так нужно иногда побыть одной! Ведь и из-за этого я все бегаю на чердак.

Там, да еще с тобой, Китти, я могу быть самой собой. Но не буду больше жаловаться, постараюсь быть сильной!

Внизу никто не видит моего смятения, разве что замечают, что я все холоднее и надменнее с мамой, менее ласкова с папой и почти не общаюсь с Марго — я закрыта для всех. Я должна сохранять уверенный вид, чтобы никто не догадался, какая война у меня в душе. Война желаний и разума. До сих пор побеждал последний, но первые все же берут перевес. Мне этого и хочется, и страшно.

О, как ужасно трудно не открыться Петеру, но я знаю, что начать должен он. И как нелегко из снов и воображаемой жизни возвращаться в действительность! Да, Китти, твоя Анна слегка не в своем уме, но я живу в безумное время и в ненормальной обстановке.

Единственное утешение для меня — это то, что я могу записать свои мысли и чувства, иначе я бы просто пропала.

Но что думает Петер? Я почти уверена, что когда-то мы откровенно поговорим обо всем. Он должен что-то понимать во мне, ведь «внешняя» Анна, которую он знал до сих пор, не может ему нравиться. Его любовь к покою и согласию никак не сочетаются с моей непоседливостью. Неужели, он — единственный на земле, кто заглянул за мою каменную маску? Сумеет ли он понять, что скрывается за ней? Кажется, в одной старой пословице говорится, что любовь вырастает из сострадания, и о том, что они неотделимы. Не обо мне ли это? Ведь я так часто жалела его, почти так же, как себя.

Я не знаю, совершенно не знаю, как найти первые слова. И он, конечно, не знает, ему всегда было трудно высказаться.

Может, лучше написать ему, но я не решаюсь. Ведь это неимоверно трудно!

Анна.

Пятница, 17 марта 1944 г.

Мой бесценный друг,

В самом деле, все наладилось. Простуда Беп не перешла в грипп, она лишь немного хрипит, а господину Куглеру удалось получить справку, освобождающую его от работ. Все в Убежище вздохнули с облегчением. И все здоровы! Только я и Марго устали от наших родителей.

Не пойми меня превратно, я все также сильно люблю папу. А Марго — и папу, и маму, но мы в нашем возрасте хотим самостоятельности, а не вечной опеки. Когда я иду наверх, меня всегда спрашивают, что я там собираюсь делать. Следят, чтобы я не ела много соли, а ежедневно в четверть девятого мама спрашивает, не пора ли мне уже готовиться ко сну. Не могу сказать, что нам многое запрещают, например, читать мы можем практически все. Но постоянные замечания и вопросы надоели нам смертельно.