Убеждение - [5]

— Герасима ты не замай, — заступался за инспектора Чалый. — У него сердце есть. А ежели дерется, так иные хлопцы одну силу и признают, слов не понимают.

— Потому и не понимают, — стал спорить Костя. — Душу-то человека с детства развивать надо.

— Лучше уж палкой, чем директору ябедничать, — настаивал на своем Чалый. — Герасим-то Илье Федоровичу никогда не жалуется.

— Мудрено и жаловаться, когда директор почти в гимназии не бывает.

В этом он был прав. Не балуя гимназию частыми посещениями, директор Илья Федорович Тимковский, однако, оказывал на учеников благотворное влияние. Был он для своего времени личностью незаурядной, человеком очень образованным — профессор Харьковского университета, доктор прав и философии, член Великобританского и Геттингенского ученых обществ! Харьковский университет Тимковский покинул из-за болезни и поселился в деревне Турановке, в сорока верстах от Новгород-Северского. Приняв на себя обязанности директора гимназии, он как педагог придерживался передовых воззрений — это ведь, таясь от него, инспектор Герасим Иванович пускал иногда в ход кулаки. Тимковский же был принципиально против телесных наказаний. И требовал от учителей, чтобы они изгоняли зубрежку, добиваясь хорошего, сознательного усвоения учениками каждого урока. С русской словесностью гимназисты знакомились по учебнику Тимковского «Опытный способ к философическому познанию русского языка». Правда, в литературе Тимковский придерживался консервативного направления, поэтому не только Жуковский и Пушкин, но даже Карамзин не включался им в число образцовых русских писателей. Любитель пышного слога и пафосной декламации, Илья Федорович преклонялся перед римскими поэтами и первое место в преподавании отводил латыни.

Появляясь в гимназии в конце декабря перед роспуском воспитанников на рождественские каникулы, он собирал всех в залу и произносил страстную речь. Начинал директор обыкновенно с какой-либо крылатой латинской фразы.

— Синэ ира эт студио! — восклицал он. — Без гнева и пристрастия!

Тимковский красочно развивал мысль данного выражения, принадлежащего древнеримскому историку Тациту, применительно к жизни гимназистов, а окончив речь, давал ученикам старших классов несколько тем для сочинений и отбывал в свою Турановку до поста.

В великий пост он непременно принимал участие в богослужении, когда читался покаянный канон Андрея Критского.

Но особенно торжественно, празднично и размашисто проводились экзамены. Тут уж Тимковский в полной мере проявлял свое благоговейное отношение к науке вообще и к древним писателям в частности. Он привозил с собой целую кипу книг в красивых кожаных переплетах, садился, как на трон, в высокое кресло перед длинным, покрытым красным сукном столом, и с утра до вечера неутомимо экзаменовал учеников, заставляя читать латинских авторов без подготовки, с листа. Восторг и похвалы вызывали у него гимназисты, свободно переводившие произведения Вергилия, Овидия и знаменитые речи Цицерона. Впрочем, терпеливо выслушивал он и тех, кто знаниями не блистал, — подолгу не отпускал от себя, помогал разбираться в трудностях перевода.

Всегда ровный, спокойный, он сохранял олимпийскую невозмутимость, даже когда вокруг все суетились. Самый вид почтенного старика с живыми глазами, его искренняя увлеченность поэтами древности, преданность духу творчества, звучный голос и авторитет имени производили на гимназистов неотразимое впечатление. Невольно следуя примеру директора, они начинали относиться к товарищам, блестяще знавшим латынь, с чувством особого уважения. Директор уезжал, а слава отменного латиниста долго держалась за тем или иным учеником.

III

Дружба Кости с Чалым крепла, однако вскоре стало заметно, что характеры у них несхожие. Оба они любили природу, но если Чалого тянуло охотиться — у него было ружье! — то Костя никак не мог понять этого удовольствия «убивать птичек». У обоих друзей была похвальная черта — скромность, однако скромность Кости никогда не переходила в смиренность. Первый же экзамен показал разницу мальчишечьих натур.

Тимковский дал задание — писать сочинение на тему «Израненный грек возвращается из-под Трои». Костя Ушинский написал толково, обстоятельно, но в очень спокойной манере. И когда вышел к экзаменационному столу, то прочитал сдержанно. Он знал, что директор любит пышность слога и декламацию с пафосом, и все-таки не стал подлаживаться под его вкус. Он и не заслужил лестного отзыва — Тимковский остался недоволен сухостью изложения.

А Михаил Чалый развернулся вовсю:

— Что предвещает этот шум, наполнивший священную Элладу? — велеречиво начал он свое выступление. — Куда бегут эти бурные волны населяющих ее народов?..

Директор, довольный, прервал:

— Прекрасно! — И тут же причислил Чалого к тем ученикам, которые были достойны огласить свои сочинения на общегимназическом торжественном акте.

Костя Ушинский с иронией относился к подобному успеху. Тешить собственное тщеславие было не в его правилах. Да еще кривить душой. Когда Чалый увлекся писанием стихов и с надеждой спрашивал: «Ну, как?» — Костя, послушав его стихи, честно ответил: