Убейте льва - [32]

Тинтин сходит, покачиваясь, на землю; его начинает рвать, чем он и занимается довольно долго возле своей матери, которая поддерживает его лоб, до отказа вытянув руку, чтобы не запачкаться.

Куснирас, сняв защитные очки, подходит к Пепите.

— Вы попали в бурю? — спрашивает поэтесса.

— В какую еще бурю? Ты разве не видишь, что день сегодня ясней ясного?

Поэтесса конфузится и оправдывается:

— Мне думалось, что наверху по-другому. Что там бывают бури, о которых внизу и не знаешь.

— Плохо думалось. И там, и здесь — одно и то же.

Она старается заглянуть ему в глаза:

— Пепе, почему ты на меня сердишься?

Куснирас, любуясь своим «блерио», соображает, что излишняя резкость сейчас не к месту, и смягчает тон:

— Я на тебя? Отнюдь. За что мне на тебя сердиться? Напротив, — и он нежно похлопывает ее по щеке.

Но она не желает так быстро капитулировать:

— Тогда почему же ты молчишь о нашей свадьбе? Если хочешь взять назад свое обещание, я возвращаю тебе свободу.

Последняя капля переполняет чашу терпения, и Куснирас выпаливает:

— Как же я могу говорить о свадьбе, если завтра ты хочешь убить человека? Не время толковать о будущем, когда мы у порога смерти.

Она смотрит на него во все глаза, понимая, что их помолвка тихо скончалась. Он, злясь на себя, раскаиваясь в своих словах, но не решаясь себе в этом признаться, отходит от нее, направляется к Подхалусе, ждущему его около аэроплана, и отдает какие-то распоряжения.

Ангела, вытерев сыну платочком губы, кладет руку ему на плечи и ведет к «дуссембергу». Но по пути вдруг останавливается, напуганная трагическим лицом поэтессы.

— Что с тобой? — спрашивает она.

Пепита Химерес только головой качает и отмалчивается.

Ангела поглядывает на нее с опаской.

Шприц похож на булавку для галстука: стеклянный цилиндрик с ядом упрятан в отделанный фальшивым жемчугом футлярчик, розоватый и довольно увесистый.

— Ты вставишь одно в другое и тихо нажмешь, — объясняет Убивон Пепите, показывая булавку с гордостью мастера. — Секунда, и дело сделано. Отрава действует молниеносно. Он не успеет и почувствовать твоего укола, как окажется на полу. Я определю у него сердечный приступ. Пускай потом доискиваются до истины.

Он торжественно вручает ей ампулку. Церемония происходит в будуаре Ангелы, все разодеты в пух и прах: Ангела в длинном черном платье, с aigrette[10] на голове; Пепита во взятом напрокат одеянии, Куснирас в модном укороченном смокинге, Убивон в костюме, который разлезается по швам и пахнет нафталином.

— В добрый час, — говорит Убивон.

Ангела берет у Пепиты из рук булавку и дрожащей рукой засовывает в декольте поэтессы:

— Здесь ей самое место.

— Хватит ли у тебя смелости всадить ее в него? — озабоченно спрашивает Куснирас.

Ангела заступается за Пепиту:

— Что за вопрос, Пепе! Конечно, у девочки хватит смелости!

Пепита стоит как пришибленная: под искусственной ретушью глаз — натуральные темные круги, белая рисовая пудра на бледном как мел лице, где трепещет рот, словно живая рана.

— Еще есть время отказаться и придумать иной способ, — говорит Куснирас, чье беспокойство отнюдь не уменьшается при взгляде на эту исполнительницу священной миссии.

Пепита вдруг оживает, словно марионетка. Вихляет задом, вытягивает шею, раскидывает руки в стороны и сдавленным голосом говорит:

— Я хочу танцевать, я хочу танцевать! Хочу танцевать танго с Мануэлем Бестиунхитраном. Это будет самый счастливый день моей жизни.

Убивон от радости пускается плясать арагонскую хоту, делает два па и, запыхавшись, восклицает:

— Замечательные слова! Ай да красавица!

Ангела, пряча свои опасения на дне души, говорит:

— Конечно, ты и потанцуешь, и спасешь свою родину, но сначала прими успокоительное.

У Куснираса холодеет нутро.

Ангела открывает шкаф, вынимает флакончик с пипеткой и капает три капли валерьяны в стакан с водой. Все смотрят, как поэтесса пьет воду, когда на сцене появляется дон Карлосик, во фраке, обалдевший от счастья, потирающий ручки, и шутливо спрашивает:

— Что это вы затеваете? Какой заговор тут плетете?

Перед зеркалом в своем доме в Каскоте, с помощью своей усатой жены и негра Себастьяна маршал Бестиунхитран надевает пуленепробиваемый жилет, рубашку, манишку, жесткий воротничок, черный галстук, брюки, а когда дело доходит до обычного жилета, он, пытаясь застегнуть пуговицы, убеждается, что тот не сходится на груди.

— Сволочь, не сходится! — восклицает он разочарованно.

Донья Грегорита, отступив на несколько шагов и созерцая его, как статую, советует:

— Надень мундир.

Бестиунхитран раздражается:

— Какого черта ты предлагаешь мне идти на это сборище в военной форме? Или ты не соображаешь, что значит этот смокинг? В доме умеренных я должен быть одет как умеренный. Это означает, что отныне и впредь я не только лидер прогрессивных, но и умеренных тоже. С партиями покончено, я — король на этом острове. Поэтому можно и рискнуть. Так что долой доспехи!

Себастьян и супруга покорно помогают ему освободиться от брюк, галстука, жесткого воротничка, манишки, рубашки и пуленепробиваемого жилета.

Глава XX. Все танцуют

В вестибюле дома Беррихабалей Ангела и дон Карлосик встречают только что прибывших Роллс-Ройсалесов. После поцелуев в щеку и рукопожатий дон Бартоломе, благоухающий одеколоном «Ветивер», и донья Кресенсиана, на груди которой, как на витрине, возлежат жемчуга и бородавки, берут друг друга под руку.