Уайнсбург, Огайо. Рассказы - [64]

Да разве когда-нибудь станешь для этого слишком стар? Ему, врачу, следовало бы лучше в этом разбираться. В темноте он посмеивался над собой – немножко глупо это, и страшновато, и радостно. Ничего определенного сказано не было.

В домишке ему полегчало. Как славно, что она свободна от дурацких страхов и условностей и приходит к нему. Славная она. Здесь, в домишке, в темноте наедине с нею он понял – как-никак, оба они люди зрелые… достаточно взрослые, чтобы понимать, что делают.

А понимают ли?

Они вернулись уже в полной темноте, и он зажег керосиновую лампу. Все пошло очень определенно, стремительно. Она опять закурила и, как прежде, сидела и смотрела на него. Глаза у нее серые. Серые, все понимающие глаза.

Она отлично видит, как он растерян. И глаза ее улыбаются – потому что они немолоды, эти глаза, они ясно говорят: «Мужчина есть мужчина, а женщина есть женщина. Никогда не скажешь, как и в какую минуту это случится. Ты мужчина – и хотя полагаешь, будто ты человек трезвый, практический, в тебе еще очень много от мальчишки. В некотором смысле любая женщина старше любого мужчины, вот почему я это знаю».

Неважно, что там говорят ее глаза. Доктор совсем был выбит из колеи. Он ведь хотел произнести некую речь. А возможно, он с самого начала понимал, что попался.

«О господи, ничего не возьму в толк».

Запинаясь, он что-то забормотал о том, что за жизнь у жены врача. Не опрометчиво ли это, он разговаривает так, будто подразумевает, что она согласится выйти за него, хотя прямо ее об этом и не просил. Подразумевает это, хотя вовсе к этому не стремился. Все вконец запуталось.

Жизнь жены врача – вот такого, как он… самого заурядного – не слишком это приятная жизнь. На первых порах он одно время всерьез надеялся, что добьется заметного положения, станет видным специалистом.

Но теперь…

Глаза ее все улыбались. Он-то запутался, а о ней никак этого не скажешь. «В иных женщинах есть какая-то основательность, определенность, – подумал он. – Они, видно, в точности знают, что им нужно».

Ей нужен он.

А сказала она совсем немного:

– До чего же вы глупый. Я так долго ждала именно вас.

Вот и все. Окончательно, бесповоротно – и в каком же он замешательстве. Он подошел и неловко поцеловал ее. Теперь у нее вид женщины искушенной, как раз этим она с самого начала приводила его в замешательство. Возможно, дело просто в том, как она курит, и еще в манере одеваться – со вкусом, но довольно смело.

Прежняя его жена, казалось, никогда не думала о нарядах. Не было у нее такой жилки.

Ну вот, ему снова удалось вывести ее из дому. А может быть, это ей удалось вывести его. Первая его жена до замужества была медицинской сестрой. Пожалуй, медицинским сестрам не следует выходить за врачей. Слишком они уважают врачей, научены уважать. А эта уж, наверно, не будет питать к нему чрезмерного уважения.

Когда доктор наконец позволил себе осознать, что произошло, оказалось, это даже славно. Будто совершил опасный прыжок – и вдруг ощутил твердую почву под ногами. Как просто все получилось!

Они шли по дороге к дому ее матери. Было темно, и глаз ее он не видел. Он думал…

«В ее семье четыре женщины. Она станет матерью моему сыну». Мать у нее старая, спокойная, с проницательными серыми глазами. Одна из младших сестер немного ребячлива. Другая, самая красивая, поет негритянские песни.

Денег у них вдоволь. Но, в сущности, и он зарабатывает вполне прилично.

Славно будет стать вроде старшего брата ее сестрам, вроде сына – ее матери. О господи!

Подошли к калитке, и она опять позволила себя поцеловать. Губы у нее теплые, дыхание душистое. Все еще смущенный, он стоял, пока она шла по дорожке к дому. Крыльцо было освещено.

Да, она и вправду полненькая, крепко сбитая. Каких только нелепостей он не навоображал!

Что ж, пора возвращаться к себе. Он шел, безрассудно молодой, поглупевший, напуганный и радостный.

«О господи, я обрел вторую жену, новую», – сказал он себе, шагая по темной дороге. И до чего же ему безрассудно радостно и боязно! Пройдет ли это со временем?

И еще сестра – смерть (в переводе Норы Галь)

От двух аккуратно спиленных дубов остались два пня высотой по колено не очень рослому человеку. Брат и сестра озадаченно разглядывали пни. Пилить дубы начали при них, но когда деревья повалились наземь, дети убежали. Они тогда не думали, что пни так и останутся, даже не посмотрели на них. После Тэд сказал про них Мэри, сестре:

– Может, из них кровь шла, как из ног, знаешь, когда доктор отрежет какому-нибудь дядьке ногу.

Тэд слыхал рассказы про войну. Однажды на ферму приходил человек навестить одного из работников, человек этот в мировую войну потерял руку. Он стоял в сарае и рассказывал всякое.

Мэри сразу возразила Тэду. Ей не повезло, она тогда не была в сарае, не слышала, что говорил однорукий, и завидовала брату.

– Почему ногу отрежут дядьке, а если женщине или девочке? – сказала она.

Но Тэд сказал, это глупости.

– Руки и ноги режут только мужчинам, – решительно заявил он.

– Почему только мужчинам? Нет, ты скажи, почему? – допытывалась Мэри.

Да, зря они в тот день не дождались, пока деревья упадут.

– Мы бы тогда подошли и потрогали их, – сказал Тэд про пни.