У женщин грехов не бывает! - [24]

Рыжий толстячок в черной шапочке складывал в чехол треножник.

– Первый раз в Иерусалиме? – он спросил.

– Что, заметно?

– Заметно… Я здесь уже пять лет. Мне до сих пор кажется, что я на Баковке, у моей пьяненькой тетушки.

Примерно так начинались все разговорчики, не говорить ни с кем в этом городе оказалось невозможным. Но мне понравилось в этом бардаке. В этом городе много рыжих. Где рыжие – там энергия, где рыжие – там жизнь.

Я прошла до своей гостиницы почти все кафешки и ресторанчики. Вкусным не пахло.

Но тут я вдруг остановилась. Чем пахнет? Я пыталась понять. Теплый камень, медные деньги, мокрая шерсть… и немножко кофе. Легкий аромат выплывал из кофейни. Я вошла.

Внутри все было забито черными мужиками. Черные куртки, рубашки в черно-белую клетку, черные джинсы, черные рожи. Все стрельнули глазами, когда я вошла.

«Да пошли вы…» – Я села у стойки и закинула ногу на ногу.

А Лера не понял! Он не понял, что я уже не в компе, что я топаю по камню в Иерусалиме. Он вышел в Сеть – а меня там нет. Нет в Сети «Хохлушки». Все его мымры на месте, глупостями звянькают, а меня нет. Он позвонил и спрашивает:

– Где ты, маленькая?

– В отеле, в Иерусалиме, – говорю.

– Ты уже в кроватке?

– Да, я в кроватке, – томным басом ему отвечаю.

– Голенькая лежишь?

– Ах-ха… – Я потянулась.

Постель была приятной, отельчик фу, а белье классное. Мне хотелось спать, я устала с дороги, но уснуть не могла.

– Боишься меня? – я Леру спросила.

– Нет, зайка. Я уже ничего не боюсь, – он наврал. – Отдыхай, моя девочка. До завтра.

12

Лера боялся. И я испугалась, когда мне в номер позвонили: «Машина ждет». Я вышла на лестницу. Таксист и портье таращились снизу, пока я спускалась. Когда не знаешь языка, интересно наблюдать за лицами. На этих рожах, кроме откровенного любопытства, было презрение, почти брезгливость.

А что не так? Что я такого плохого делаю? Да, я еду в Ашдод. Да, на ночь глядя. Да, в субботу. Да, я напялила это платье. И что? А потому что я к Лерочке еду. Он понимает простые вещи: платье в обтяг, сиськи наружу, каблук высокий – это Лерочке понятно. И мне плевать, что вы тут сейчас про меня думаете.

Таксист взял мою сумку осторожно, как будто у меня там лежал килограмм героина. Спросил на английском:

«Это всё?»

Всё! Умные все тут такие, каждый таксист у них по-английски шпарит. Платье мое ему не нравится!

Араб спросил адрес. Я хотела набрать Леру, чтобы он объяснил, куда меня везти. Достала телефон, и вдруг у меня задрожали руки. Очень сильно задрожали, как у алкоголика. Такая трясучка была у меня всего один раз в жизни, в онкологическом диспансере.

Я пришла туда к маме сразу после операции. Принесла ей теплое одеяло. Все было хорошо, я уже с врачом поговорила. «Все нормально», – он меня успокоил. Но когда мать вышла из палаты, у меня задрожали руки. Сами собой, я не могла это контролировать и не сразу заметила. Мама просекла и улыбнулась. Я прикрыла ладони одеялом.

Она была в халате, из-под ребра у нее торчали трубки, глаза еще были возбужденными после наркоза. По коридору шел врач. Она кивнула на него:

– Какие мужики! И все кавказцы! Хирург – весь в белом! Высокий! Молодой! А глаза чееееррррные… И все плакал надо мной: «Да как же так?! Как же мы будем резать такую грудь? Такая грудь! Ну, нет, нет, мы не можем отрезать… Мы должны еще раз проверить…». А я им говорю: «Да режьте к черту! Вы думаете, это для меня так важно? Какая глупость!». Он скальпель берет… Какие руки! А сам меня заговаривает: «Так… О чем мы будем беседовать? Давайте о Цветаевой. Давайте про любовь Цветаевой и Эфрона… Ну?! И как вы думаете? Зачем она вернулась из Парижа?».

Моя мать подняла лицо и посмотрела на меня, ее турецкий нос в профиль стал еще острее и тоньше. Она захохотала:

– Что ж мужики такие идиоты! Они думают, мы все трясемся за свои сиськи!

Я вцепилась в свое одеяло и тоже засмеялась:

– Мам! Ты, похоже, умирать собралась? Да? Тебе перед смертью все мужики красавцы!

В отеле у меня случился такой же приступ. Мне казалось – внутри я спокойна, но телефон в руке дрожал, и это было видно. Я смотрела на свою руку, как будто это не моя рука. Я не могла попасть на единственную кнопку. Неудобно даже стало. Портье улыбнулся одними губами:

– Леди, я помогу, – и забрал у меня этот сучий телефон.

– Оставьте мой номер до конца недели, – попросила я.

– Если у вас будут проблемы… Возвращайтесь, – он сказал. – Перезвоните нам, если этого не потребуется.

Мы выехали из города. Вдоль шоссе мельтешили худенькие пальмы и елки, такие же, как у нас на Кавказе, по склонам желтые камни – ничего интересного. Только дорога такая мягкая, что мне сразу захотелось вышвырнуть таксиста и самой порулить.

– Одна приехала? – гаркнул он с наездом.

– Одна, – отвечаю, с таким же выездом нижней челюсти.

– Муж отпустил?

«Какое твое собачье дело, – думаю, – отпустил меня муж или не отпустил». Не люблю говорящих таксистов.

– Смелая женщина… – дед зыркнул на мои голые ноги: – Русская?

– Да. – Я прикрылась платком.

– У меня сноха тоже русская.

– Посмотри на него, – дед кивнул на заднее сиденье. Там сидел мальчик, толстый смуглый арабчонок. – Наполовину русский. Похож?