— Шумят мужички, шумят… Силу свою, вишь, почуяли. Перфильевна, видать, испужалась — ласковой стала. Вышла на крыльцо бе-елая!
— Испужаешься! Мужик дальше без земли жить не согласен. Ну, нельзя ему без земли!
— Верно, нельзя.
Лещов сощурился, глаза его совсем утонули в круглых щеках.
— Значит, и ты за мужиков, выходит? — спросил отец недоверчиво.
— Ну нет, я за себя. У мужика будет земля, станет он богаче — мне выгода. С кем я торгую? С мужиком. От барина нам совсем барыша нет. Мужик станет побогаче — я ему ситчик продам, а у него лен куплю. И с ситчику барыш, и со льна выгода.
Отец захохотал:
— Ловко!
Лещов покосился на него, заговорил про другое:
— Есть у меня, Иваныч, затея одна, хотел с тобой вместе обмозговать. Теперь самое время уговорить Перфильевну сдать мне сад подешевле. Больше двух сотен я не дам: нет расчету.
— Твое дело.
— Так вот, Иваныч, Перфильевна-то одного не поймет: все ж таки баба — она баба и есть…
— Да погоди ты… Ведь если землю мужикам — это ж революция!
— Ты таких слов мне не говори. Я их боюсь. Вот, Иваныч, Перфильевна чего в толк не берет: за лето на яблоню и червь может напасть…
— У нас не нападет. А нападет — изведем.
— Или засуха случится…
— И против засухи найдем способы. Сад сберегу.
— Ну, сбережешь, мне же лучше. А все-таки, раз я риск беру на себя, даю задаток, не дожидаясь урожая, должна она мне уважение сделать?
— Не знаю. Ее дело. Пусть сделает уважение.
— Так вот и я ж про то. Ты ее уговори. В накладе не останешься. Я отблагодарю: две красных хватит тебе?
Отец вздохнул:
— Ну, иди-ка, милый человек, пока я тебя сам не поблагодарил… по-своему.
— Вон как ты за свою помещицу стоишь… горой! Гостя из-за нее гонишь?
— Я — не за нее… Пропади она пропадом! А мошенником быть не хочу. Не надо мне твоих двух красных!
Лещов встал:
— Что ж, спасибо за ласку, Иваныч. Вот как ты гостей принимаешь — не по-нашему, не по-русски! С латышами дружбу ведешь, с ними и набрался премудрости. Видать зашел у тебя ум за разум. Люди-то тебя давно блажным кличут.
— Ну, будь здоров, купец, прощай, — сказал отец мирно, как будто без злобы.
Лещов пошел к двери, остановился:
— Ну мыслимое ль дело, чтоб человек от своей выгоды отказывался? Иван Иваныч, одумайся!
— Прощай, — сказал отец ровно, но таким голосом, что прасола как ветром сдуло.
Гриша видел в окно — мелькнула голубая рубашка: это Евлаша ждал своего папашку у крыльца.
На другой день Гриша с самого утра все ходил по усадьбе, томился без дела, ждал, когда появится Ян. И не утерпел — пошел к избе Редалей. Он шагнул в уже знакомые ему темные — без окна — сенцы, распахнул дверь и остановился на пороге. Сквозь чисто промытые стекла крохотных окон лился на стены солнечный свет. Стены были светлыми от сосновых лучинок, которыми кто-то обил их; лучинки шли косой частой решеткой с полу до потолка. И все стало нарядным в этой избе, еще вчера такой черной.
Большая, полная женщина с такими же, как у Яна, синими глазами месила в широком корыте глину. И Ян был тут же. Он почему-то покраснел и крикнул Грише:
— Я сейчас!
Гриша понял это так: надо идти назад, во двор, и там ждать. И верно: Ян вышел почти следом за ним.
— Это моя мать, — сказал он застенчиво. — Ночью приехала.
— Как красиво у вас стало!
От амбаров шел к своей избе Август Редаль; он нес на плече старые доски.
Редаль мельком глянул на мальчиков, скинул доски на землю и, став на одно колено, начал обухом топора выгонять из досок старые гвозди. Занятно было глядеть, как ловко, одним — двумя ударами, Редаль выпрямлял кривые гвозди и складывал их в кучку. Когда во всех досках вместо гвоздей остались черные дырки, Редаль поднял одну доску и велел сыну:
— Держи!
Ян, гордясь таким доверием, поспешно схватился за доску, поставил ее стоймя. Гриша тоже стал держать доску с другого края. Так начали они строить. Скоро Гриша узнал: они строили загородку для коровы. Ставили доски, потом сбивали их вместе поперечными рейками — получилась стена. Гриша старался помогать, как только мог: держал гвоздь наготове, подавал топор.
Редаль вбил в землю колья и прислонил к ним уже готовую — из досок — стену. Потом вынул из кармана трубку, закурил. И улыбнулся Грише:
— Хорошо?
— Как у вас теперь в горнице красиво! Лучше, чем у нас, — сказал Гриша заискивающе: он все еще боялся Редаля.
— О, — серьезно сказал лесник, — то сделала моя Золя. Погоди, когда она кончит, тогда будет настоящая красота. К празднику «лиго» мы принесем из лесу дубовых веток и повесим венки. Тогда приходи к нам пить пиво. И танцевать. — Редаль захохотал.
Гриша тоже засмеялся, хотя и не очень охотно. Бабушка сказывала: тех, кто пьет пиво, на том свете заставят лизать горячую сковородку — по меньшей мере. Этих соображений он высказать Редалю не решился.
Лесник снова взялся за топор.
В полдень из избы выглянула Золя и сказала Редалю по-латышски:
— Иди обедать. Тебе скоро в лес. Мы с Яном кончим вдвоем.
— Гриша, хочешь путри? — спросил Август Редаль. — Хорошей путри? О, моя Золя большая мастерица и по этой части.
Гриша не хотел путри — похлебки из гречихи, — но все-таки пошел за Редалем: ему хотелось еще раз взглянуть на лучистые, веселые стены.
