У всякого народа есть родина, но только у нас – Россия - [192]

Дальше я стал думать, как уничтожить миномет, который был метрах в […] от пулеметной воронки. Я решил ползти опять вперед. А. Дудникову и Глушакову велел залезть в воронку и меня поддерживать огнем. Я пополз. Там действовали немецкие снайперы, и не прополз я и десяти метров, как мне в каску попал снайпер. Я повернул обратно. Затем опять пополз и полз так два часа. Потом стал бросать гранаты, а Глушаков в это время из винтовки убил снайпера. Я гранатами уничтожил миномет и стал отползать обратно. Мы потом вернулись, забрали немецкие трупы, я приказал сдать их в штаб полка, а сам пошел доложить командиру роты о том, что его приказание выполнено. Мне разрешили отдохнуть в блиндаже, поскольку я четверо суток не спал.

Надо было пойти к себе в батальон дивизии и доложить о том, что мы задание выполнили. Передаю поручение с Глушаковым, чтобы нас выручали и взяли к себе. Глушаков отправился. Я не успел заснуть, как полковой инженер приходит за нами, чтобы идти в оборону охранять штаб полка, так как людей у них не хватало. Дошли до штаба полка и стали его охранять. Перед рассветом на 29 октября полковой инженер забрал нас к себе часовыми для обороны штаба. Мы там простояли до 4‑х часов утра. Глушаков не возвращался с пропуском. Тогда я послал Дудникова. Мне самому уйти было нельзя, так как мне тогда могли бы приписать то, что я ушел с обороны. Дудников тоже не возвращался. Тут мне дали 20 человек людей и приказали идти для обороны завода «Баррикады». В это время возвращается посыльный с нашего батальона, приносят бумажку о том, чтобы написали донесение о своем взводе и шли в расположение батальона. Я передал начальнику разведки, которому был придан, эту записку, и он отпустил меня.

29 октября часов в 11 я пришел в расположение саперного батальона. И только 30 и 31 числа мне удалось отдохнуть.

2 ноября немцы продвинулись вперед метров на 50, и капитан Рывкин мне приказывает занять оборону. Я забрал повара Белякова, старшину Черных, Баранникова, старшего сержанта Коваленко и мы впятером пошли в оборону. Мне было приказано залезть в воронку. Я пошел вместе с бойцами. Немцы находились за грудой металлических стружек, вывезенных с завода, где проходила железная дорога, а сами мы сидели с другой стороны. Тут я заметил немецкого снайпера и решил его уничтожить – переползти в воронку и оттуда его снять. Как только я вылез на железную дорогу, он меня щелкнул два раза: одна пуля разорвалась в стружках, а другая попала мне в каску и осколком ранила шею. Я полежал минут с десять, затем подозвал к себе Черных Ивана. Когда прыгал в воронку, шинель на мне вся разорвалась. Вернулся обратно. Капитан Рывкин поругал меня, зачем я туда полз, а ночью меня переправили в медсанбат.

За три дня с 26 по 29 октября было уничтожено моим взводом 87 человек гитлеровцев, 4 пулемета и миномет, убит один снайпер и один офицер. Я лично убил 25 фрицев. Награжден Правительством орденом Красного Знамени.

Из медсанбата меня отправили в полевой госпиталь, где я пролежал всего два дня, а оттуда вернулся в свою часть, где меня лечил свой фельдшер. Ранение было легкое. Теперь, когда пришло новое пополнение, я командую взводом. Взвод неплохой. Обучаю по опыту Отечественной войны.

После боя 29 октября был принят в кандидаты партии, а сейчас член партии.

Документ № 42 «…раненый, изнемогая от потери крови, продолжал стрелять» Из беседы с Ефимом Ефимовичем Дудниковым – красноармейцем саперного взвода отдельного саперного батальона 308‑й стрелковой дивизии.

Очухался немного, увидел пулемет и кинул в него гранату. Уничтожил пулемет с расчетом. Потом мы пошли в наступление. Тут ранило красноармейца Костюченко. Он, раненый, изнемогая от потери крови, продолжал стрелять в то время, как у него не действовала левая рука. Бросал гранаты в фашистов до последнего момента. Награжден орденом Красного знамени. Проявил исключительное самообладание и самопожертвование в бою. Я его перевязал. Он мне отдал свой автомат и штуки три гранаты «Фени» (Ф-1). Потом его отправили в госпиталь.

Я очень быстро использовал его гранаты. Смотрю, бегут ко мне Павлов и Каюков с мешком гранат. Я обрадовался. Мы с Каюковым были друзья, скучали друг без друга в бою. Кричу им: «Идите скорей!» «А там было пространство между домом и валом, которое простреливалось немецким пулеметчиком – его надо было пробежать. Павлов залег в камнях, а Каюков побежал, и ему попали осколки в позвоночник и в живот. Я кинулся к нему ползком, подал ему руку, вытянул немного. Затем подполз под него, положил к себе на спину, поднялся во весь рост и вынес его. Три раза ему делали перевязки, но бесполезно – он умер. Когда Каюкова ранило, он уронил свою пилотку, и я отдал ему свою, а надел каску. Потом я решил вернуться и найти пилотку, так как в каске мне было неудобно. Тут разорвалась мина, и меня оглушило так, что я несколько дней плохо слышал.

Кругом рвутся снаряды, стоит гул, а нам с Брысиным захотелось есть. Мы достали черного хлеба. Едим. В это время некоторых наших ребят ранило.

Затем меня вместе с Брысиным послали уничтожить пулеметы. Тут я мало сам действовал, только поддерживал Брысина. На мою долю пришлось примерно 16 убитых немцев, в том числе, один снайпер и один офицер. Кроме того, я уничтожил пулемет.