У ворот Северина - [3]

— Нахалка! — крикнула ей вслед заместительница директора.

На следующее утро Дану снова вызвали в канцелярию. В кресле, где накануне сидел немецкий офицер, расположился мужчина лет сорока пяти, коренастый, рыжий, всклокоченный, с сильно помятым лицом, словно только что со сна. Он был в коричневом костюме, довольно невзрачном, потертом и засаленном, в поношенных, заляпанных грязью сандалиях.

— Ты — ученица гимназии Дана Георгиу? — спросил он, глядя на нее в упор блестящими, как стекляшки, глазами.

— Да.

— Я хочу задать тебе кое-какие вопросы по поводу вчерашнего происшествия. Можно?

— А что такое вчера случилось? — притворилась удивленной Дана.

— Ты разбила апозитивы или что-то вроде этого… имущество комендатуры.

— Диапозитивы, — поправила его Дана, иронически улыбаясь.

— Пусть так… я сказал, что-то вроде этого… неважно…

— Да, и что? — спросила Дана.

— Я хочу уяснить проблему. Почему это произошло, как…

— А я хочу знать, кто вы такой?

— Кто я? — поднял брови рыжий, и его лицо, словно в пятнах ржавчины, стало еще более ржавым. — Во всяком случае, домнишоара, — сказал он подчеркнуто жестко и стукнул пресс-папье по столу, — ты должна знать, что я представитель власти…

— Из полиции, если не ошибаюсь…

— Правильно. Рад, что ты разбираешься в этом вопросе…

— Да кто же вас не знает?

— Конечно, конечно, — согласился рыжий. — Стало быть, ты мне ответишь на кое-какие вопросы, да?

— Отвечу…

— Так… Скажи мне, домнишоара Георгиу, правда ли, что в начале второго семестра ты сказала учительнице немецкого языка, домнишоаре Хинтц, будто нынешняя немецкая культура ничто по сравнению с культурой времен этого… как его… ну этого… как же, черт побери, его зовут… господина… Гете?

— Гёте! — поправила его Дана.

— Хорошо, согласен, Гёте. Так ты говорила?

— Я не сказала «ничто», я сказала, что эта культура — более низкая…

— А зачем ты это сказала?

— Потому что это правда… Гёте, Шиллер, Бетховен, вы что-нибудь о них слышали?

— Нет, не слыхал, но, может, этих людей знает господин комиссар полиции, он знает всех.

— Может быть. Так вот, эти и другие люди высокой культуры создали в свое время бессмертные произведения. А сегодня, при третьем рейхе, какими произведениями может гордиться немецкий народ? Вы знаете хоть одно?

— Мне это знать неоткуда, я работаю в полиции, и у нас там совсем другие занятия, — отпарировал рыжий, — Может, наш господин комиссар в курсе, я уже говорил… Или домнишоара учительница…

— И она не знает, — ответила Дана.

— Ну хорошо, а как же ты все-таки разбила вчера эти… пластинки?

— Довольно просто: я налетела на свою коллегу, упала и разбила. Вот и все.

— Как зовут твою коллегу?

— Михаила Лилиана.

— Садись на этот стул, — любезно пригласил полицейский, — бери лист бумаги, ручку и опиши все, что произошло: спор с учительницей немецкого про Гёте, как ты вчера сама напросилась принести пластинки из канцелярии и как потом их разбила, словом, напиши все, что знаешь. А когда кончишь, пришли сюда твою коллегу Михаилу Лилиану…

Дана написала объяснение, и с тех пор никто ее больше ни о чем не спрашивал. На первой же конспиративной встрече она информировала Валериу о случившемся, и он посоветовал ей временно отойти от активной политической работы и ждать дальнейших указаний, так как был почти уверен, что она попала под подозрение. Но вынужденная бездеятельность тянулась вот уже две недели, а связной, который должен был отвести ее к Валериу, не появился и сегодня, и это очень тревожило Дану. «Так ли я держалась в этой истории? — ломала она голову, чертя носком сандалеты по песку. — Я совершила какую-то ошибку и потеряла доверие организации? Но ведь я делала все, как советовал Валериу…»

Неожиданно она услышала сзади тяжелые шаги. Кто-то шел пр гравию аллеи. Она вздрогнула и замерла в напряженном ожидании. «Не полиция ли? — подумала она. — Схватили связного, он не выдержал, и они узнали, что я жду его сегодня на бульваре…» Ей хотелось оглянуться, посмотреть, кто идет, но она подавила это желание и не шевельнулась. Только взглянула краем глаза на книжку в голубой обертке, которая лежала рядом. Между ее страницами ничего компрометирующего не было. За это можно было не волноваться.

Шаги слышались все ближе, ближе, и наконец человек остановился. Он обошел ее сзади, сел рядом и некоторое время не двигался. Потом Дана услышала, как он принялся энергично обшаривать свои карманы. Вскоре сосед достал коробок спичек, встряхнул его, чтобы убедиться, есть ли там хоть одна спичка, открыл, чиркнул и закурил. Дану окутало облако едкого дыма, она чуть не задохнулась, но продолжала неподвижно сидеть, низко склонив голову, пряча лицо в ладони, казалось, в глубокой задумчивости. Прошло несколько мучительных минут. Тот, кто сел рядом, молча курил, иногда тихонько покашливал, а Дана не осмеливалась посмотреть на него, ожидая, что будет дальше. Наконец довольно долгое время спустя она украдкой взглянула на него и, оживленно встрепенувшись, сразу повернулась к соседу всем телом. «Связной!» — воскликнула она про себя, и ее залила горячая волна счастья, ярко вспыхнули щеки. Юноша, лет шестнадцати, худой и высокий, белобрысый, конопатый, в рубашке и серых парусиновых штанах, сидел, откинувшись на спинку скамейки, с безразличным видом держа на коленях книгу, обернутую в голубую бумагу. Дана положила на колени свою и, улыбаясь, посмотрела ему в глаза. Он улыбнулся ей и спросил: