У ворот Северина - [10]

За пять минут до отхода поезда, с трудом пробившись сквозь толпу, прибежала и тетя Эмилия, сестра отца, маленькая и худенькая, совсем как девочка, в синем полотняном платьице и с сигаретой в руке. Начальник станции разрешил ей оставить на несколько минут воинскую кассу, где она работала, чтобы попрощаться с любимым племянником.

А вокруг скакал неугомонный Костел, ее сын, которого Михай в шутку называл Костелино, по имени клоуна из цирка Клудского, чьи веселые номера они столько раз смотрели… Было жарко, очень жарко, но тетя Эмилия, размахивая рукой с сигаретой, по обыкновению, говорила быстро и темпераментно, рассказывала, как поскандалила утром с майором артиллерии, который пытался всучить ей проездные документы, совершенно замызганные и с подтирками, к тому же он нахально вел себя по отношению к ней как к женщине, вот она и послала его к черту и захлопнула окошко перед его носом. «Подумай, какой бессовестный, назвал меня потаскухой, когда настоящая потаскуха — его жена, эта намалеванная кукла, которая целыми днями околачивается на бульваре около авиационного училища!» Отец, мать и даже Дана слушали ее с удовольствием; тетя Эмилия, как всегда, рассказывала увлеченно, красочно, и, пока говорила, казалось, она так взволнована, что успокоится нескоро. Но, кончив рассказ, Эмилия тут же пришла в ровное расположение духа и заулыбалась как ни в чем не бывало. И только Лилиана стояла подавленная, отчужденная и как бы отсутствующая, стояла и грустно смотрела на Михая, изо всех сил стараясь казаться спокойной, безразличной, чтобы не выдать свои чувства к тому, кто уезжал и кого она увидит теперь неизвестно когда.

Прибыл поезд, он примчался как ураган; все по очереди обняли Михая. Дана в шутку пожелала ему как можно скорое стать генералом, а Костел все дергал его за рукав, прося привезти к рождеству настоящую саблю. Михай, прежде чем подняться на ступеньки вагона, на мгновение притянул к себе смущенную Лилиану и нежно поцеловал…

Сейчас, стоя на путях опустевшего перрона, Михай вспоминал до мельчайших подробностей эту сцену расставания, которая жила в его душе все долгие месяцы странствования в чужих краях. «Где-то они сейчас?» — спрашивал он себя, скорбно глядя на картину чудовищного разгрома. Живы ли? Пощадила ли их бушующая стихия, бесчисленные следы которой он видел вокруг? Прошло столько времени, а ведь он о них ровно ничего не…

— Эй, парень, сдурел ты, что ли? Ишь какой храбрый выискался…

Михай оторвался от своих дум и с удивлением оглянулся.

— Кому я говорю, босяк тугоухий!..

В полном недоумении Михай продолжал смотреть по сторонам, но никого не было видно. Перрон, железнодорожные пути — все было пусто, безжизненно. А наверху, в вышине, немилосердно жгло солнце, воздух словно кипел, заставляя трепетать даль горизонта.

— Ну что ты торчишь, как семафор! Уши прочисть, раззява, оглох, что ли?

Михай снова поискал глазами, на сей раз очень внимательно, и увидел за одной из опор перрона путевого рабочего, высокого, сутуловатого, в красной фуражке. Он угрожающе размахивал руками, явно возмущенный поведением бестолкового чудака.

— Что вам от меня надо, чего вы орете? — рассердился Михай и подошел к настырному крикуну.

— Как это «что надо»? — осипшим голосом воскликнул обходчик. — Выперся на пути и красуешься, хочешь, чтобы тебя сверху увидели да сбросили парочку бомб? Мало тебе того, что на нас уже высыпали? Стоишь столбом, рот разинул, как дурак на ярмарке, думаешь, они не видят?

— Что ты пристал как банный лист? Схлопочешь по морде! — вспыхнул Михай, готовый к потасовке. — Какой я тебе босяк?

— А разве не босяк?

— Сейчас ты у меня получишь! — Михай нагнулся в поисках палки, камня, чего-нибудь подходящего, чтобы пустить в обходчика. — Вот сукин сын! Ты же трус, трус!.. Ясно, что пороха не нюхал.

Убедившись, что Михай сошел с перрона, обходчик потерял к нему всякий интерес, оторвался наконец от столба, за которым прятался, влез на платформу, деловито зашагал куда-то и исчез из виду. Михай посмотрел ему вслед, потом, стараясь не думать больше об этом происшествии, засунул руки поглубже в карманы потрепанных штанов и двинулся вдоль насыпи, босой, с израненными ногами. Дойдя до зарослей сирени на краю перрона, остановился. Он чувствовал себя бесконечно усталым. Жара делалась невыносимой. Увидев в нескольких шагах от себя груду прогнивших шпал, сваленных возле разрушенной будки путевого обходчика, он сел на них, чтобы немного отдохнуть перед тем, как отправиться домой.

Выше, в городе, вой сирен и звон колоколов все еще взывали к жителям города, предупреждая о приближающемся бедствии, а где-то по ту сторону Дуная, высоко в небе, нарастал гул самолетов, вибрирующий и грозный. Михай долго и упорно смотрел из-под руки вверх, пытаясь различить силуэты зловещих птиц. Но зияющая прозрачность небосвода утомляла, и после нескольких безрезультатных попыток у него заболели глаза. Однако он не сдавался. И вскоре в просвете между двумя белыми облаками на большой высоте заметил сверкающие серебром пять крошечных самолетов, казавшихся безобидными перламутровыми точками. Они скользили строем, похожим на стрелу, медленно, так медленно, что казалось, не двигаются вовсе. Но это продолжалось недолго: они вошли в облако, серое, очень плотное, и пропали из виду. Сразу за ними появились еще пять, они летели в том же направлении. А когда первые снова выплыли на небесный простор, еще одно, третье по счету, звено, сверкнув серебром, устремилось вслед за первыми самолетами. Прозрачная дымка, казалось, сопровождала их в этом, почти незаметном для глаза скольжении. «Может, они и не будут бомбить город, — подумал Михай, пытаясь определить, куда летят бомбардировщики. — Они пересекают Дунай и нацеливаются на Брашов или Плоешти».