У стен Ленинграда - [75]

Романов, увидев, что у немца прострелена ладонь левой руки, спросил:

— Где это тебя царапнуло?

Артур Гольдрин хитровато улыбнулся:

— Было такое дело… Месяц отдыха в госпитале да три месяца дома. Но теперь это дельце эсэсовцы пронюхали. Вместо отпуска таких солдат отправляют в штрафной батальон. А то и еще подальше…

Некоторое время никто из нас не обращал внимания на другого немца; он все еще что-то писал, прислушиваясь в то же время к разговору своего товарища с русским офицером. Романов, подойдя к нему, сказал:

— Постарайтесь припомнить, кто из ваших солдат в феврале выставлял лист фанеры на бруствер и что на ней было написано.

— Га-га-га! — прогоготал рыжий немец. — Фанера! Да это же один наш чудак вздумал над русскими пошутить. Он взял лист фанеры и написал черной краской: «Поздравляю Иванов с Днем Советской Армии». Шутник!

— Ну и что же?

— У нас таких шуток не любят. Этот солдат, говорят, за свое чудачество получил пулю в затылок. Жалко хорошего парня!

— А это правда, что к вам на оборону пришли свежие силы?

— Да какие там к черту свежие, все они давно протухли. Все вот с такими заплатками, как у меня на руке, а у Штрека на ляжке. Ха-ха!

— А много таких пришло?

— У нас теперь все надо уменьшать в десять раз. Судите сами: если пришла дивизия, сколько это будет?

Пленных стали уводить в штаб полка. Гольдрин шумно попрощался с Романовым, а в дверях обернулся и шутливо помахал всем своей ручищей:

— Будете в Германии, мой привет фюреру.

Когда немцев увели, мы окружили Круглова, наперебой поздравляли его с присвоением звания майора. Просили рассказать, где он в это время воевал и как опять попал к нам.

— До ранения я был на Карельском перешейке, а из госпиталя попросился на старое место. Соскучился, — улыбаясь, скупо, как обычно, отвечал Круглов.

— Товарищ майор, а как ведут себя финны?

— Что финские фашисты, что немецкие — цена одна, одного поля ягода. Но финский солдат, так же, как и немецкий, перестал верить в обещания своих командиров… И там есть вот такие Артуры Гольдрины.

Круглов подошел ко мне и спросил:

— Рассказывай, старина, как живет твой малыш?

— Три месяца не виделся с ним. Зина на днях была у Володи, говорит, что парень растет хороший.

Круглов внимательно посмотрел на Строеву.

— А как ваша семья поживает, Виктор Владимирович? — немного смутившись, спросила Зина.

— Все живы, еще летом эвакуировались на Большую землю.

Круглов помолчал.

— Ну а теперь, ребята, я принял ваш батальон. Будем воевать вместе.

Бойцы, которые раньше знали Круглова, радостно приняли весть о его возвращении.

Солдат торопится

Раннее апрельское утро… Глубокая тишина. Ночной заморозок подсушил стенки и дно траншеи, сделал ее настолько гулкой, что любой шорох или шаги идущего по ней человека слышались за сотню метров в застывшем воздухе. Прохладный ветерок неутомимо шевелил сухие стебельки прошлогодней травы.

В такую пору в сорок втором году вечерком немцы обычно выходили из укрытий в траншею, громко разговаривали, смеялись, пели песни, наигрывали на губных гармониках. Весной же сорок третьего года смех и песни в траншее противника стали редким явлением. Чувствовалась какая-то скованность в поведении немцев. Они даже перестали стрелять во время наших агитационных радиопередач.

Найденова я нашел в траншее возле пулеметного дота. Он занимался своим любимым делом. У ног Сергея стоял открытый ящик ружейных гранат. На кромке бруствера лежало несколько патронов без пуль. Сергей вынул из обоймы патрон, осторожно раскачал пулю в шейке гильзы, вытащил ее, отсыпал на ладонь часть пороха, достал из кармана кусочек ваты, шомполом крепко забил его в гильзу и зарядил винтовку. Затем взял гранату, поставил в нее запал, надел на дуло винтовки, тщательно установил нужный для выстрела угол; после этого достал специально сделанный прут, положил его одним концом на спусковой крючок и носком сапога осторожно нажал на него. Грохнул выстрел… После каждого выстрела Сергей веселым взмахом руки провожал улетавшую гранату, приговаривая:

— Ждите, сейчас еще будет.

Или:

— Продолжение следует…

И так каждый день и каждую ночь.

Нередко случалось, что Найденов этой стрельбой приводил в бешенство немцев, и они открывали яростный минометный огонь. Тогда Сергей спокойно брал под мышку ящик с гранатами и уходил в укрытие.

— Куда ты прешься с ящиком в блиндаж! — ругались солдаты.

— Шуметь-то попусту к чему? — невозмутимо отвечал Сергей. — Оружие оставлять в траншее нельзя: чего доброго, угодит шальная мина, вон сколько добра пропасть может. Кончат бесноваться фрицы, я опять пойду их забавлять.

Но на этот раз гитлеровцы повели не только минометный, но и артиллерийский обстрел. Послышались тревожные крики часовых:

— Немцы!

Пирамиды быстро опустели. Я только теперь заметил, что в пирамиде рядом с моей винтовкой не было винтовки Строевой, а спросить, куда она ушла, не успел. Товарищи торопливо занимали свои места у огневых точек. Найденов и я вбежали в запасной снайперский окоп. Сергей быстро открыл бойницу и выглянул в нейтральную зону:

— Они, паршивцы, не сумели втихую забраться в нашу траншею, теперь с шумом полезли…