У стен Ленинграда - [74]

— Еще как! Разреши воспользоваться! Я верну ее через несколько дней, попросил Корчнов.

— Возьми, только обязательно верни.

— Будьте уверены.

Корректировщик, получивший столь важный для него план участка обороны немцев, заторопился к себе на батарею, но Зина преградила ему путь:

— Нет, дорогой товарищ, в такой день ни один добрый хозяин не отпустит гостя из дому, не угостив чем бог послал. Изволь вместе с нами отпраздновать День Советской Армии.

— Фу ты, дьявол! Совсем забыл. — Корчнов лукаво подмигнул девушке, хлопая широченной ладонью по висевшей на ремне фляге. — По такому случаю и по чарке не грех пропустить.

В блиндаже мы увидели празднично накрытый стол. На нем стоял дымящийся алюминиевый чайник, в крышке солдатского котелка — ломтики колбасы, на большущей чугунной сковородке — поджаренный шпик, в каске — куски хлеба. Возле каждой из стоявших на столе шести кружек на листке бумаги лежало по два кусочка сахару и по дольке шоколаду.

Зина широким жестом пригласила нас к столу.

— Только чур, пока ничего не трогать, — улыбаясь, сказала она. — Сейчас придут еще два товарища, а Корчнов вам расскажет, как они перцу давали фашистам на Волге.

— Зиночка, разреши хоть один глоток пропустить. Язык помягче будет! попросил Сибиряк.

— Нет! Выпившие мужчины больше нахвастают, чем правды скажут.

Вскоре пришли Романов и Андреев. Мы шумно уселись за праздничный стол. Зина села со мной рядом. Улучив момент, когда на нас никто не смотрел, она крепко-крепко пожала мне руку.

— Володя просил… — Она опустила голову.

Рурский шахтер

Утром мы увидели, что фанера из нейтральной зоны исчезла. Ночью немцы ее убрали. На том месте, где она лежала, ничего не изменилось. Значит, предположения Корчнова на этот раз не оправдались. По-прежнему как валялись, так и валяются за бруствером ржавые банки, ведра, мотки колючей проволоки… Что было написано на этом листе фанеры? Кто этот немец, который, рискуя жизнью, высовывался из укрытия?

Фронтовые дни, недели шли своим чередом. Мы стали забывать о фанере и забыли бы, если бы не напомнил нам о ней один неожиданный фронтовой эпизод.

Ночью в первой половине марта мы узнали, что к нам вернулся после длительного отсутствия бывший наш командир роты Виктор Владимирович Круглов. Как только Зине стало известно, что он находится на КП, она силком утащила меня и Андреева в блиндаж Романова. Но мы не успели даже обменяться приветствием с боевым другом, как дверь блиндажа распахнулась и к нам, съежившись, в изорванном маскировочном халате влетел немец, а вслед за ним в дверях появился рассерженный чем-то Сергей Найденов. Где, когда он успел взять этого пленного — никто не знал. Немец, увидев советского офицера, что-то быстро-быстро залопотал.

— Петя, скажи ему, чтобы помолчал, — обратился Круглов к Романову. Нужно будет, мы его спросим.

— Вот и мне он всю дорогу покоя не давал, как пулемет строчит, буркнул Найденов.

Немец притих, втянул голову в плечи, но не без интереса ощупывал нас своими холодными голубыми глазами.

— Где вы его взяли? — спросил Круглов Найденова.

— Двое их, товарищ майор. Ползали в нейтральной зоне. Мы с отделенным командиром следили за ними, а когда они приблизились к нашей траншее, мы их и поймали. Одного сержант при себе оставил, а этого велел отвести на КП роты.

— Передайте сержанту, чтобы и другого привели сюда.

Найденов быстро скрылся в темноте траншеи.

— Петя, спроси у него, что они делали в нейтральной зоне?

— Он говорит: они пришли предупредить нас, что к ним прибыли свежие силы. Они будто готовятся к штурму города.

— Скажи ему, что эта песенка старая, пусть выкладывают все начистоту. Дай ему лист бумаги — пусть напишет, что знает.

Романов подал пленному лист бумаги и карандаш. Немец обрадовался и начал быстро строчить.

Скоро в блиндаж ввели другого пленного. Это был рыжий, с бычьей головой, рослый немец, на вид лет тридцати пяти — сорока. Толстая короткая шея распирала воротник грязного, обветшалого солдатского мундира. Большие глаза немца смотрели на нас без всякой робости. Он молча уселся на край нар, широко поставив ноги, одну огромную ручищу положил на колено, а другой тер загривок, искоса поглядывая на Найденова.

Увидя своего товарища, склонившегося над листом бумаги, рыжий великан громовым басом сказал:

— Штрек, ты что пишешь? Завещание сыну или жалобу фон Леебу? Брось, Штрек, это дело. Мы влипли. Если не хватило своего ума, то знай: русские взаймы ума не дадут. Мы с тобой отвоевали, и слава богу.

Романов подошел к рыжему немцу:

— Твоя фамилия?

Пленный, увидев перед собой русского офицера, вскочил на ноги, но ответил просто, не заискивая:

— Артур Гольдрин, рурский шахтер, воюю с тридцать девятого года. — И, помахав рукой своему товарищу, весело рассмеялся: — Я что тебе сказал, Штрек? Влипли! Но дай бог каждому так выйти из игры!

— Что вы делали в нейтральной зоне?

— Мины выуживали, расчищали проход для наших разведчиков. Но раз мы вляпались, наши не придут. — Гольдрин озадаченно развел руками, продолжал: Надо же, четыре года ползал по нейтральным зонам, и ничего, а тут попался. Ну что ж, пускай кто-нибудь займет мою должность, а я кончил игру со смертью.