У стен Ленинграда - [70]

Из траншеи сразу высунулось несколько румын, они закричали: «Браво, браво!»

Как бы мирно ни вели себя румыны на нашей земле, но война остается войной. Прошла пора пить воду из одной криницы. Румыны поняли это и, несмотря на сильный мороз и метель, стали углублять свои траншеи. Наши стрелки нащупали слабое место в их обороне.

Румыны забывали закрывать двери своих блиндажей, стрелковая амбразура и дверь были в створе, и мы видели, что делалось в траншее врага. Нет-нет, да кого-либо из их офицеров нам удавалось убить. По такой цели можно было стрелять без всякой предосторожности и наверняка. Румыны догадались, в чем дело, и занавесили двери стрелковых блиндажей.

Однажды в тихую ночь до нашего слуха донеслись обрывки русской речи. Это было настолько удивительно, что весть о появлении каких-то русских людей мгновенно облетела все подразделения полка.

В траншею высыпали солдаты и командиры из землянок.

— Смотрите, смотрите! Идут трамваи! — донесся до нас молодой женский голос.

— Так это же Ленинград! — ответил другой, тоже женский голос.

Все утихло. Слышны были лишь глухой стук топоров да удары лома.

— Товарищи! Откуда вас пригнали? — прокричал в темноту снайпер Смирнов.

Несколько минут стояла полная тишина. Потом мы услышали:

— Мы ви-те-бские!..

Смирнов заходил по траншее, сжимая кулаки:

— У-у, гады, женщин пригнали на фронт.

— Может, это власовцы? — спросил кто-то.

— Какие там к черту власовцы — наши бабы из Витебска. Пригнали укреплять траншеи.

За всю ночь Смирнов не произвел ни одного выстрела. И это было понятно: я знал, что девушка, которую он любит, осталась в неволе у фашистов.

Помню, именно в эти дни обороны под Пулковом узнали мы замечательную новость о прорыве блокады. Сообщил ее нам Петр Романов, прибежавший в нашу траншею. Усевшись на патронный ящик, он достал из планшета карту:

— Смотрите, ребята, как наши крепко стукнули немцев на Волге! Окружили группировку фон Паулюса вот так, — Петр провел пальцем по красной линии на карте, — и теперь колошматят ее. Скоро узнаем подробности этой битвы.

От волнения в горле стало сухо.

— Вот это да! — только и смог я выговорить.

— Это еще не все, — торжественно продолжал Петр. — Радуйтесь: сегодня войска Ленинградского и Волховского фронтов начали наступательные бои на прорыв блокады Ленинграда!

— Ну! Наконец-то! Откуда ты знаешь? — наперебой спрашивали окружавшие Романова бойцы.

— По рации подслушал.

Романов оживленно продолжал:

— Замысел операции состоит в том, чтобы стремительным встречным ударом войск обоих фронтов ликвидировать Шлиссельбургско-Синявинский выступ фронта противника, соединить оба фронта и снять блокаду.

— Но ведь немцы в лесах могут иметь крупные резервы? — заметил я.

— Возможно. Но ты посмотри сюда. — Романов провел пальцем от Шлиссельбурга до Невской Дубровки. — Вот кратчайшее расстояние между Ленинградским и Волховским фронтами. Здесь глубина обороны немцев двенадцать — четырнадцать километров. Если одновременно обстрелять с востока и с запада этот район, то немцам не успеть развернуть свои резервы.

— Только бы это нам удалось. Там у немцев сильная полоса укреплений, да еще надо форсировать Неву. Трудно. Ох как трудно!..

Я не успел высказать свои радости и сомнения, как на нас с бешеной яростью обрушилась вражеская артиллерия. Романов вопросительно посмотрел на меня. Я прикрыл бойницу и стал готовить ручные гранаты. Строева прилипла к перископу.

— Немцы взбеленились, затевают что-то серьезное, — сказал Романов, проверяя пистолет. — Видно, чувствуют — конец приходит. Тяжелая артиллерия лупит, слышите, земля стонет. Смотрите, за таким обстрелом обязательно должна последовать атака пехоты.

— Неужели румыны в атаку полезут? — спросил я.

— А что им делать? Сзади них эсэсовцы стоят, никуда им не уйти.

Прогремели последние разрывы. Романов пожал нам руки и быстро вышел из окопа. Я открыл бойницу и тут же увидел бегущих к нашей траншее немцев. «Ага! Румынам не верят», — подумал я.

Попытка противника ворваться на наши основные рубежи успеха не имела.

Взятые в плен гитлеровцы сообщили, что румынские части были сняты с передовой еще шестого января и заменены полицейскими частями 23-й дивизии.

Вечером, возвращаясь в блиндаж, я встретил в траншее Найденова.

— Выздоровел? Идем домой! Рассказывай, как дядя Вася.

— Я с ним в одной машине доехал до госпиталя. Василий Дмитрич всю дорогу разговаривал то с женой, то с детьми. Затем утих, я думал — уснул, а когда приехали к месту, взяли носилки… понимаешь, Осип… он был мертв. Найденов отвернулся.

Я не мог больше ни о чем расспрашивать Сергея — сердце сжалось от боли. Не хотелось верить, что с нами нет больше храброго русского солдата Василия Ершова.

* * *

Вражеская артиллерия держала наши рубежи под непрерывным обстрелом, но пехота в атаку не шла. В стрелковой дуэли проходили день за днем. Все мы ждали команды для атаки. Я не раз спрашивал у Романова, какие сведения поступают с участка прорыва блокады.

— Никаких сведений, а по рации не поймать — немцы глушат.

Наступило восемнадцатое января.

Сергей Найденов и я вели наблюдение за рубежом противника. Вдруг в нашей траншее началась суматошная беготня, крики, беспорядочная пальба. Бойцы и командиры обнимали друг друга, полетели вверх шапки.