У стен Анакопии - [4]
Все алчут завладеть благословенной землей абазгов. Первыми еще в стародавние времена пришли морским путем на Кавказское побережье Понта Эвксинского из малоазийского города Милета эллины и основали здесь колонии; доходили сюда персы, арабы, по-волчьи налетали хазары, аланы, а два века назад в эту землю вцепились наследники римлян — ромеи. Их императоры во имя бога, отца, сына и святого духа крестом и мечом подчинили себе Абазгию. Леон думал о своем почившем год назад отце Константине с благодарностью. Мудро и осторожно вел он абазгское эриставство через бурное море войн и нашествий. «Он был хорошим кормчим, умело выбирал правильный путь своему кораблю. А я смогу ли?».
Пятнадцать лет прожил Леон заложником в Константинополе и все эти годы не видел отца, а приехав, не узнал его в больном старце. Константина снедал какой-то злой недуг. Не помогли ни ромейские лекари, ни абазгские ведуны целебных трав — больной таял, лицо ого истончалось, желтело, временами его мучили сильные боли в правом боку под ребрами. Домочадцы, да и сам больной, чувствовали: конец близок. На второй день после приезда сына Константин приказал оставить его с ним наедине. Когда все вышли, Леон, холодея сердцем, стал перед отцом на колени. Константин положил сыну на плечо легкую восковую руку в синих прожилках.
— Твоя мать ушла на небо с молитвами о тебе. Слава богу, что у меня достало сил тебя дождаться. Ты вернулся вовремя, сын мой, — говорил Константин. — Отправил я тебя по требованию императора в Константинополь и вверил богу. Из тебя старались сделать верного слугу империи ромеев, но богом данный покровитель и воспитатель твой Деметрий дал знать мне, что я смело могу оставить на тебя нашу страну и народ.
— Я уехал абазгом-отроком, а вернулся абазгом-воином, — сказал Леон.
На черных, искусанных губах Константина промелькнула слабая улыбка.
— Верю Деметрию и тебе. Но прежде чем предстать перед богом и держать ответ за свои грехи, хочу сказать тебе нечто...
Константин снял с изголовья своего мученического ложа серебряное распятие и властно потребовал:
— Клянись быть верным пастырем народа Абазгии.
— Клянусь спасителем нашим: не пожалею жизни своей, буду верно служить твоим заветам, — твердо проговорил Леон и поцеловал распятие.
— Мы — вассалы Ромейской империи, — продолжал Константин срывающимся голосом. — Император Лев, хочет он того или нет, даст тебе архонтство. Ему не с руки умножать своих врагов. Он в войне с агарянами увяз, — отец перевел дыхание. — Будет войско требовать для войны с агарянами, обещай, но не спеши исполнить: пусть волки подольше грызут друг друга... Сохрани народ... На Эгриси с мечом не ходи, как дед твой ходил. Будь верен дружбе с картлийскими царями, живи в мире с апсилами — они братья наши. Издревле. Не забывай: твоя мать — благочестивая Мелина — дочь правителя Апсилии Маринэ... И еще... — Константину трудно было говорить. — И еще, — повторил он из последних сил, — если император потребует от тебя крестного целования, клянись на кресте, но делай по-своему. За этот грех твой я перед богом отвечу. Скоро уже...
Спустя некоторое время после смерти отца Леон отправился в горы. Резкая перемена жизни, похороны отца, вступление в права наследования Абазгией, сдержанное отношение к нему глав абазгских родов — дадалов, за которым угадывалось плохо скрытое недоверие к воспитаннику императора Льва — все это выбило Леона из привычного состояния. Надо было во всем разобраться, подумать без помех о взаимоотношениях с картлийскими правителями Мирианом и Арчилом, о своих дальнейших шагах. С чего начинать, на кого опереться? «Надо ехать в Цихе-Годжи», — решил он.
Леон предоставил коню свободу и погрузился в думы. Сопровождавшие его абазги ехали поодаль, не смея потревожить своего господина вопросом, куда он их ведет. А завел он их, вернее, его конь, в тесное глухое ущелье. Могучие ольховые деревья заслоняли небо плотной листвой; в лесу сумрачно и сыро, а тропа, по которой они ехали, совсем затерялась в густом подлеске и пышном папоротнике.
— Дай волю коню —он или домой вернется, или к ацангуару>[13]приведет, — недовольно проворчал старый абазг по имени Дадын.
Конь Леона, почувствовав, что всадник им не управляет, повернул назад, домой; тут Леон увидел своих спутников и очнулся от безрадостных дум.
— Мы едем полдня, пора бы и отдохнуть, — сказал он. — Нет ли поблизости хорошей поляны?
Провожатые посоветовались между собой, потом Дадын сказал:
— Недалеко отсюда живет Хранитель веры предков. Не хочет ли господин наш с ним повидаться?.. Там можно и отдохнуть, — добавил он, выдавая свое желание свести молодого правителя с отшельником.
«Должно быть, тот самый языческий жрец, о котором говорил архиеписком Епифан, — подумал Леон. — Надо посмотреть, чем вреден он православной церкви».
