У Серебряного озера - [10]

Папа никогда не позволял Лоре править лошадьми. Он говорил, что если они понесут, у нее не хватит сил их удержать.

Как только Лина взяла в руки вожжи, черные лошадки весело побежали вперед, и колеса двуколки быстро завертелись. В степи дул свежий ветерок. Птицы порхали и вились над колыхавшейся травой. Лошадки бежали все быстрей, и все быстрее вертелись колеса. Лора с Линой радостно смеялись.

Лошадки потерлись друг о друга носами, заржали и помчались вперед. Двуколка подскочила вверх, и Лоре показалось, что из-под нее уходит сиденье. Капор болтался у нее за спиной, его повязки плотно облегали шею. Она вцепилась в края сиденья. Лошадки, едва ли не распластавшись над землей, неслись во весь опор.

— Они понесли! — вскричала Лора.

— Ну и пусть! — отозвалась Лина, подстегивая лошадок. — Они тут ни на что не наткнутся. Кругом сплошная трава! Эге-гей! — во все горло кричала она лошадкам.

Длинные черные гривы и хвосты развевались по ветру, копыта стучали, и двуколка стрелой летела вперед. Всё вокруг так быстро проносилось мимо, что Лора не могла ничего рассмотреть.

Он так хорош и мил на вид —

Но поостерегись!

Он так услужлив и открыт —

Смотри не обожгись! —

запела Лина.

Лора никогда не слыхала этой песни, но вскоре во весь голос стала повторять припев:

Он лишь дурачится с тобой,

Его ты берегись!

Ему ведь верность — звук пустой,

Смотри не обожгись!

Э-ге-гей! — кричали девочки. Но лошадки и так неслись во всю мочь и бежать быстрее просто не могли.

При такой быстрой езде нужны были громкие песни:

Не нужен фермер мне в мужья

С навозною лопатой,

А вот путеец — он по мне:

Он в куртке полосатой.

— Пожалуй, пора дать им отдохнуть, — сказала наконец Лина.

Потянув вожжи, она пустила лошадок рысью, а потом они пошли шагом. Кругом опять стало спокойно и тихо.

— Я всегда хотела править лошадьми, но папа мне не позволяет, — сказала Лора.

— Можешь немного попробовать, — великодушно сказала Лина.

Но в эту самую минуту лошадки опять потерлись носами, заржали и понеслись вперед.

— Ладно, будешь править на обратном пути! — пообещала Лина.

С песнями и гиканьем они неслись по прерии. Лина несколько раз заставляла лошадок передохнуть, но они тотчас же снова пускались вскачь. Не успели девочки оглянуться, как впереди показался участок с хижиной.

Обитый досками домик состоял из одной крошечной комнатушки. Крыша у него была односкатная, и поэтому казалось, что это не дом, а всего лишь половинка маленькой хижины. Он был даже меньше стоявших позади стогов пшеницы. Несколько человек молотили пшеницу грохочущей молотилкой, которая выбрасывала тучи мякины.

Жена поселенца вынесла из хижины корзину с чистым бельем. Ее лицо, руки и босые ноги дочерна загорели на солнце, волосы растрепались, а грязное неглаженое платье выцвело и висело на ней как на вешалке.

— Простите, что у меня такой неопрятный вид. Вчера мы дочку замуж выдавали, а сегодня молотильщики приехали, да еще ваше белье пришлось стирать. Я с самого рассвета на ногах, но все равно ничего не успеваю, а помочь мне теперь некому.

— Неужто ваша Лиззи вышла замуж? — спросила Лина.

— Да, вчера была свадьба, — с гордостью объявила Лиззина мама. — Отец говорит, что ей еще рано замуж, ей-то ведь только тринадцать стукнуло. А я говорю, раз уж такой хороший человек попался, так пускай пораньше жизнь себе устраивает. Я тоже рано замуж вышла.

Лора с Линой переглянулись. На обратном пути они долго молчали, а потом заговорили обе разом.

— Она совсем не намного старше меня, — сказала Лора, а Лина заметила:

— А я всего на год старше ее.

Они снова поглядели друг на друга. Вид у них был растерянный. Потом Лина тряхнула черными кудрями.

— Вот дуреха! Теперь ей уж никогда не повеселиться.

— Да, — задумчиво согласилась Лора.

— И поиграть ей тоже больше не придется.

Даже лошадки — и те как-то приуныли. Через некоторое время Лина сказала:

— Но больше работы, чем раньше, у Лиззи вряд ли будет. И притом она станет всё делать в своем собственном доме. И у нее народятся дети.

— Так-то оно так, — согласилась Лора. — Я бы тоже не прочь жить в своем собственном доме, и малышей я тоже люблю и работы не боюсь, да только не хочу я за всё сама отвечать. Пусть лучше мама еще долго за всё отвечает.

— А я не хочу сидеть на одном месте, — сказала Лина. — Я вообще никогда не выйду замуж, а если уж и выйду, то за железнодорожника, чтобы переезжать все дальше и дальше на Запад.

— Можно я теперь буду править? — спросила Лора, меняя тему. Ей не хотелось думать о том, что она скоро вырастет.

Лина отдала ей вожжи.

— Просто держи, и всё. Лошадки сами знают дорогу домой.

В эту минуту лошадки ткнулись друг в друга носами и заржали.

— Держи крепче, Лора! Держи крепче! — крикнула Лина.

Лора уперлась ногами в дно двуколки и изо всех сил вцепилась в вожжи. Она чувствовала, что у лошадок нет на уме ничего худого. Им просто хотелось пробежаться навстречу ветру, вот они и делали то, что им хотелось. Лора крепко держала вожжи и во весь голос кричала:

— Но-о-о! Но-о-о! Но-о-о!

Она совсем забыла про корзину с бельем, и Лина тоже про нее забыла. Весь обратный путь в лагерь они кричали и пели, а лошадки то мчались галопом, то шли шагом, то снова во весь опор неслись по прерии. Когда девочки остановились возле хижин, чтобы распрячь и привязать лошадок, то увидели, что чистое белье, которое лежало сверху, очутилось на полу под сиденьем.