У самого Черного моря. Книга I - [49]

Это была печальная поездка. Был убит итальянский унтер-офицер, ранено три матроса. Погиб также и начальник ялтинского порта, сопровождавший нас, капитан 1 ранга фон Бредов… У моих ног лежал мой самый верный товарищ боевой, мой водитель Фриц Нагель…».

…Вернулись мы к Херсонесскому маяку с моря. Выждали в стороне, пока закончится бомбежка и появится хотя бы короткий перерыв в шквальных сериях артналета. Кое-как приземлились между воронок, укрыли в капонирах самолеты и — в блиндаж.

— О катере никому, — предупредил я Степана. — Понял?

— Как не понять.

Но Данилко меня подвел. Под большим секретом он рассказал о случае капитану Катрову. А тот — своему комиссару и заместителю. Через несколько дней о нашей атаке знали уже многие, кроме генерала Ермаченкова, посылавшего нас в разведку.

Но из радиоперехвата у немцев скоро и он узнал о событиях в море, участниками которых были мы.

Установить, какие «два истребителя» оказались в то время в названном гитлеровцами месте, не представляло, конечно, никакой трудности.

Впрочем, справедливости ради, следует сказать: нам не дали нагоняя за нарушение приказа.

Только один из приятелей бросил: «Ходят слухи, ты записался в личные друзья фон Манштейна».

— Выходит, да! — растерянно ответил я тогда. А про себя выругался: «Если бы я знал!..»

Если бы я знал!.. Или знал мой ведомый!..

Конечно, мы бы в третий раз атаковали катер, и, думаю, фон Манштейну уже не пришлось бы писать свои мемуары.

До смерти — четыре шага…

Мы пели тогда эту песню, вряд ли отдавая себе отчет в том обстоятельстве, что, собственно, слова ее имеют к нам самое непосредственное отношение.

Горький, жестокий «быт» войны!..

Были и горькие утраты, боевые и небоевые потери. Из молодых, прилетевших с Бабаевым пилотов, почти никого в эскадрилье не осталось: кто погиб в воздушном бою, а кто был ранен и отправлен в госпиталь.

Погиб капитан Рыбалко.

Пал в бою лейтенант Терентий Платанов.

Все суживался и суживался круг людей мыса Херсонеса.

Приехал к нам как-то Ермаченков:

— Чем не доволен, Авдеев?

— Если все перечислять, товарищ генерал, пальцев не хватит.

— А ты загни пока первый, указательный.

— Аэродром бы надо расширить, Василий Васильевич. Самолетов скопилось много, летают днем и ночью, а выбрать при взлете и при посадке наиболее уцелевшую прямую, чтобы не угодить колесом в воронку, стало почти невозможным. Отсюда и повышенная аварийность.

— И все? Что ж, расширим за счет очистки камней с южной стороны.

— А удлинить никак нельзя?

— Давай потолкуем, — предложил Ермаченков. — Можно было бы в сторону тридцать пятой батареи, но там капониры бомбардировщиков и штурмовиков. Пришлось бы убрать клуб у Губрия и часть капониров. А к морю, сам видишь, удлинять некуда.

— Там до моря еще метров триста будет, товарищ генерал. Одни камни.

— Садись в машину, посмотрим…

Подъехали к маяку и пошли осматривать северо-западную границу летного поля.

— Ты прав, Михаил Васильевич. Можно удлинить метров на двести. Уберем эти камни…

В это время зашли на посадку «яки». Вернулась с задания и группа Кости Алексеева. Все шесть, как и вылетали. Сбоку приятно смотреть на красивую посадку. Вдруг Василий Васильевич вытянулся, глаза его расширились.

— Самолет без летчика садится.

Я глянул на номер машины, рассмеялся.

— Это, товарищ генерал, «король» воздуха. Он небольшого роста, потому и не видно.

— Любопытно. Покажешь его мне.

На стоянке я представил генералу лейтенанта Макеева.

— Король воздуха? — спросил генерал. Макеев покраснел от смущения. — Силен. Что-то припоминаю. В Тагайлы не был? Был? Так я же тебя там видел сержантом. Теперь уже не забуду…

Как это не покажется странным, но в воздухе мы чувствовали себя сравнительно в большей безопасности, чем на земле. Остаться в живых при сложившемся тогда соотношении сил мы не надеялись, но в небе можно было по крайней мере подороже продать свою жизнь, а здесь, внизу, мы зависели от тысяч случайностей. Да и согласитесь, глупо летчику погибать на аэродроме, когда там, в вышине, он мог дать бой. Там он был боец. Здесь — вынужденный наблюдатель.

Как-то нам никак не давали подняться. Волна за волной шли вражеские бомбардировщики. Вот появились восемь «юнкерсов». С высоты 700—800 метров они положили серию бомб вдоль аэродрома. Смотрим — одна катится по земле прямо к нашему капониру.

— Ложись!

«Ну вот и конец», — подумалось тогда. Ждем взрыва минуту, две, три…

Поднимаем головы.

Темное тело фугаски лежит от нас метрах в пятнадцати. Замечаем, что стабилизатор сломан.

То ли что-то не сработало в этой махине, то ли работал в бомбе механизм замедленного действия — не знаю; только сразу она не взорвалась. Срочно прицепили ее тросом к трактору, оттянули к обрыву и сбросили в море.

Но вряд ли кто из нас назвал бы тогда эти минуты приятными.

Нет, гораздо свободнее, увереннее мы чувствовали себя в кабине самолета, на высоте. Там ты знал — что делать и как поступать.

— Эх, пар-ня-га, — выдохнул батареец, наблюдавший за самолетом. — Погибнешь ведь… А мы тут смотрим и н-и-чем помочь не можем…

Летчики отлично взаимодействовали с зенитчиками; если уж приходилось уходить от превосходящих сил противника, они старались заманить гитлеровцев под огонь наземных батарей.