У самого Черного моря. Книга I - [35]

— Понимаю, — согласился полковник. — В случае чего, обращайтесь ко мне.

— Карету бы, товарищ полковник, дали какую-нибудь, — сказал я вкрадчиво. — А то тут вон какие перегоны мерить придется. Или летчиков по тревоге перебрасывать.

— Машину не обещаю, — вежливо ответил Желанов. — Посмотреть надо…

На другой день, готовясь к полетам, я с Алексеевым стоял у капонира. Подъехала черная эмка. Шофер, захлопнув за собой дверку, спросил.

— Вы Авдеев?

— Я, а в чем дело?

— Полковник Желанов прислал. Вот ваша машина, а вот я — ее водитель, Марченко Юрий Петрович, тридцати пяти лет от роду. Одессит.

На последнем слове он сделал особое ударение.

Батько Ныч

У генерала Острякова была привычка не давать пустых обещаний, как и не откладывать разрешение наиболее важных и самых простых вопросов «на потом». Конечно, если решение их и выполнение обещаний зависели только от него. Не забыл он и обещания вернуть в эскадрилью батьку Ныча и доукомплектовать ее техническим составом.

Батько Ныч ощутил на небритом лице солнечные лучи, но у него не хватало сил открыть глаза. Проснулся он мгновенно от оглушающего рева штурмовика, проскочившего над грузовиком. Пригнувшись через ветровое стекло, насчитал шесть «илов». «Пошли на задание, — отметил он про себя. — Губрий с Херсонесского…». И тут же за балкой, в которой слоями отстаивался плотный туман, он увидел перед собой край земли, а дальше стеною стояло море.

— Дa, здесь уже отступать некуда, — сказал Ныч самому себе.

Немолодой, с подстриженными черными усами водитель в надвинутой на широкие брови армейской пилотке угрюмо молчал, не сводя с дороги глаз, покрасневших от пыли и бессонницы. Всю дорогу он не проронил ни слова, о чем-то думал. Кто знает, какие мысли были в его голове.

Машина, притормаживая, катилась под уклон. Ныч раскуривал трубку и смотрел, как взлетают на Херсонесском маяке самолеты. Вдоль полуострова длинным белесым пологом висела пыль.

Меня на аэродроме Ныч не застал.

Комиссар дал прибывшим с ним людям передышку до обеда — отмыть дорожную пыль, побриться, заменить белье. Потом построили себе под жилье землянку. А на другой день начали сооружение крытых капониров для самолетов. Работали от рассвета и до темна…

Ныч достал из нагрудного кармана блокнот, на ходу перечитывал записи:

«Обращение Военного Совета Черноморского флота:

Врагу удалось прорваться в Крым. Озверевшая фашистская свора гитлеровских бандитов, напрягая все свои силы, стремится захватить с суши наш родной Севастополь — главную базу Черноморского флота.

Товарищи черноморцы!

В этот грозный час… каждый боец, командир и политработник должен драться с врагом до последней капли крови, до последнего вздоха… Летчики Черноморского флота! Сокрушительным шквалом металла поражайте вражеские танки, артиллерию, пехоту. Бейте в воздухе и на земле фашистских стервятников, мужественно защищайте родной город от вражеских сил!..».

«Нужно рассказать людям, как это обращение выполняется. О героях 54-й береговой батареи, которые 30 октября под командованием старшего лейтенанта Заики первыми открыли огонь по танкам и мотопехоте противника. Три дня сражались батарейцы без подкрепления, уничтожили у деревни Николаевки несколько танков, броневиков и автомашин, более 800 гитлеровских солдат и офицеров. И о женах артиллеристов надо сказать. Как в самые критические минуты помогали они своим мужьям. А вчера вступила в бой 30-я батарея капитана Александера».

Ныч пересек заросшую густым бурьяном балку, вышел у крутого спуска на дорогу недалеко от Казачьей бухты. Легкий ветерок донес с севера тяжелый вздох крупнокалиберной пушки. «Трехсотпятимиллиметровая, — угадал комиссар. — А если заговорят все батареи? Да, добавить корабельный огонь. Вот только пехотушки маловато, пехоты. А настроение своим ребятам нужно как-то поднять…»

Так, идя по накатанной дороге, батько Ныч готовился к беседе с ребятами о положении дел на Севастопольском участке фронта.

Сзади сердито рявкнула сирена — такие сигналы бывают лишь на легковых машинах начальства, Ныч вздрогнул от неожиданности, сошел на обочину. Его обдало густой пылью. Машина, проскочив, взвизгнула тормозами, прошуршала скатами по дороге и остановилась. Пыль, лениво оседая, отступала на другую сторону дороги, и Ныч увидел серый ЗИС-101, а рядом у передней открытой дверцы стоял генерал Остряков.

— Николай Алексеевич? — невольно вырвалось у Ныча.

— Здравствуй, Иван Константинович, — сказал Остряков, улыбаясь. — Здравствуй, дорогой Батько. Вот, где судьба свела. Садись подвезу.

Он пожал Нычу руку и открыл заднюю дверцу машины. Отказываться было неудобно, тем более, что встреча обрадовала Ныча, приятно — за два с лишним года не забыл его Остряков, сзади по походке или по фигуре узнал. Генералом он видел его впервые. Ныч поблагодарил, сунул голову в машину, на заднем сиденье увидел летчика, майора Наумова. Тот подвинулся.

— Ты чего такой серьезный? — спросил Остряков, когда машина тронулась.

— Веселого мало, Николай Алексеевич, — ответил Ныч. — Не знаю толком, что людям сказать о прочности нашей обороны.

— Могу подсказать. Позавчера прибыла из Новороссийска восьмая бригада морской пехоты. На подходе части Приморской армии. Правда, сильно потрепанные, но они доукомплектуются и через несколько дней будут вполне боеспособны. Ожидаем еще кое-какую подмогу. В воздухе, сам видишь, пока мы хозяева. Мало?