У пределов мрака - [127]

Он спросил меня:

— Ты счастлива? У тебя есть друзья? Есть цветы? Конфеты?

Я убедила этого багдадского принца, что все это у меня есть. Он был разочарован — бесконечно, до страдания, так как хотел видеть меня одинокой и лишенной всего, чтобы иметь возможность одарить меня всеми мыслимыми радостями.

Чтобы отвлечься, он спросил у меня, не существовал ли когда-то в этом месте колдовской тупик.

Это можно было расценить, как нахальство — ведь неподалеку отсюда находилась улочка Дьявола.

— Что ты помнишь об этом, девочка?

— Я помню больше, чем могла бы запомнить за сотню лет.

— Стареть… Нет, нужно идти вперед, дитя мое.

Мы по-прежнему находились на извилистой улочке возле собора, башня которого закрывала небо, но под нашими ногами искрились россыпи звезд.

— Стареть…

Я снова с ужасом услышала глубокие звуки хрустального рога, которые донес до меня морской ветер, и я поняла, что тот, кто столько лет находился рядом со мной как мой немного загадочный спутник, был бессмертен.

Я увидела, что у него одно крыло белое, а другое черное.

Из своих крыльев он сделал для меня колыбель и принялся баюкать меня в этой колыбели.

Я задремала; он поцеловал мой лоб, мои губы, мои веки, поцеловал, может быть, несколько дерзко, но, скорее, с благоговением, словно перекрестил меня.

Но реальность была одновременно сном. За решеткой, окружавшей богатый особняк, дремал шекспировский сад.

Рядом с монастырем, прислонившись к нему, возвышалась изящная молельня XVIII века. Под аркой золотого винограда стояла девственница в платье для причащения. На цепочке у нее на шее висело наивное перламутровое сердечко.

Как бы это ни показалось невероятно, но из древних камней полилась музыка. В тени древних стен, сопровождаемая журчанием фонтана, зазвучала прелюдия Баха.

Он сказал:

— По этим улицам ходило множество одухотворенных личностей. Как только ты появляешься здесь, они окружают тебя, ты оказываешься во власти магии. Разве не волшебство привело тебя ко мне, мое юное создание?

Здесь все становится легким и возможным — великие творения, бурные страсти, самое нежное и самое постыдное достигают здесь величия.

Но как только ты уходишь отсюда, очарование пропадает. И ты снова сталкиваешься повсюду с посредственностью, с мелочностью, с пороком…

Он опустил голову; и мне показалось, что на глазах у него появились слезы. Он плакал, как плакал Иблис, черный ангел, друг Христа, огорченный своим бессилием как в добрых, так и в злых делах.

Под аркой собора он преподнес мне букет, протянул его со своей улыбкой, блуждавшей на его чудных губах, и это было двадцать лет назад.

Он протянул мне книгу, очень старую книгу. Потом волшебство покинуло нас, и он растворился в первых тенях надвигающегося вечера.

Всю свою юность я отдавала этому существу все мысли, все надежды, верила только в его свет, превратила его в божество своего сердца, не думая ни о времени, ни о пространстве… И теперь этим вечером я была наказана.

Этим вечером, когда я потеряла его навсегда.

Я чувствовала себя усталой, раздавленной, разбитой тяжелым грузом воспоминаний.

Стоящая на краю камина лампа льет розовый свет на очень старую книгу, которую я не смогла прочитать и не прочитаю никогда, потому что это гримуар.

Невидимая рука перелистывает страницы, одну задругой. Я чувствую тревожное опасное присутствие; существо, более прозрачное, чем воздух, склоняется над книгой.

Он рядом, чудесный и жуткий инкуб, лишенный своего дневного великолепия; и сейчас, в полночь, я могу почувствовать взмахи его черного крыла.

Свет лампы слабеет, ночные вампиры пьют последние крохи света.

Прощай, мой друг, подаренный мне морем, мой чудесный товарищ майских троп, мой нежный гид по магическим улочкам, прощай мой друг-человек.

От тебя же, бога, ангела или демона, я не жду жалости.

О, мое сердце, мое бедное сердце…

Старуха в зеленом платке

Эту часть польдера называли Пятачком — несколько квадратных миль суши между двумя небольшими бухтами. Во время высоких приливов ее почти целиком затопляло море; пересеченная редкими еле заметными тропинками, протоптанными среди зарослей папоротника и песчаных дюн, она считалась надежным местом для успешной охоты на водоплавающую дичь.

Вспугнутый бекас обычно взлетает здесь прямо из-под ног охотника, и заряд дроби настигает его прежде, чем он начнет свои воздушные виражи. Легкой добычей для охотника на Пятачке становятся кряквы, крохали, красноголовые нырки, чибисы и ржанки. Если бы не коварные ловушки зыбучих песков, охоту здесь следовало считать занятием, недостойным для благородных спортсменов.

Я редко посещал этот край, так как не относился к числу страстных охотников, но старый Сиппенс, мой давнишний приятель, с которым мы частенько общались в кабачке «Два флага», только и мечтал неделями, чтобы подстрелить здесь утку, из которой потом он готовил восхитительное рагу.

— Для нынешнего сезона не характерны высокие приливы, — утверждал он, — и вода не заливает удобные тропинки; даже легко перевеваемые ветром дюны становятся твердой почвой. Главное — избегать встречи со старухой в зеленом платке.

Надо сказать, что мне частенько приходилось слышать об этом призраке Гонта и прибрежных равнин. О нем много рассказывали от Бушота до Филиппина и даже в Ассенеде, где народ отличается недоверчивостью и трезвостью мысли, но никто никогда не утверждал, что встречался с ним.