У полюсов Земли - [12]

30 октября возобновилась подвижка льдов. К счастью, льдины сошлись вплотную, лишь на месте трещины образовалась гряда торосов. Ее срубили, трещину залили водой, и на восстановленную таким образом самой природой и людьми полосу стали принимать самолеты, в том числе и тяжелый четырехмоторный.

За эти несколько дней я осмотрел лагерь и обсудил с участниками дрейфа программу дальнейших работ. На зиму, например, сокращались радиозондовые наблюдения: они требовали завоза большого количества грузов; уточнились сроки наблюдений по другим разделам.

Товарищи много рассказывали о своей жизни на льдине за предшествующие шесть месяцев. Самым приятным временем оказалась весна. До середины июня было сухо, круглые сутки светло, много тихих, спокойных дней. Лучи незаходящего солнца делали свое дело. Хотя значительная часть солнечной радиации и отражается белым снегом обратно в мировое пространство, некоторое количество ее поглощается снегом и льдом.

И вот с середины июня началось бурное таяние. Образовались большие озера, между которыми потекли ручьи. Льдину буквально затопило. Особенно много воды набралось в лагере — здесь были темные предметы, поглощающие солнечную энергию, и много снега, скопившегося около разных препятствий.

Приходилось бурить во льду скважины, и талая вода уходила под лед, размывая при этом огромные сквозные воронки. Но так было только вначале, пока существовала разница уровней воды в снежнице и в океане; в потом дно снежниц протаяло настолько, что оно стало ниже поверхности воды и, естественно, сток пресной воды под лед прекратился. Но все же между снежницами образовались сухие участки льда, на которые и перетаскивали жилые и служебные палатки.

— В общем, летом жизнь на дрейфующей льдине «мокрая», да вдобавок и погода в это время неуютная, — резюмировал Сомов. — Досаждали частые дожди, мокрый снег и туманы, температура над тающим льдом держалась около нуля.

Летом сюда за сотни километров от берега и кромки льда прилетали птицы: пуночки, чайки, утки. В разводьях часто появлялись нерпы, и даже видели морского зайца.

— А однажды мы с Яцуном и Чуканиным обходили поле и вдруг за грядой торосов услышали глубокий вздох и заметили небольшое облачко белого пара, — рассказывал Сомов. — Мы бросились к разводью, но ничего, кроме двух спин стального цвета, разглядеть не удалось. Вероятно, это какая-то разновидность китов или, может быть, нарвалы.

Были и трагические моменты. В один из редких солнечных дней участники дрейфа ушли на взлетную полосу спускать воду под лед. В лагере остались дежурные. Вдруг кто-то закричал:

— Пожар!

Загорелась палатка радистов, а в ней радиостанция. Дежурные стали тушить огонь, черпая ведрами воду из снежницы. Но безуспешно. Как назло взорвался бачок с бензином, стоявший в палатке на движке. Огонь усилился. От жары рвались винтовочные патроны. В результате палатка и радиостанция сгорели.

— В первые минуты нам казалось, что теперь все кончено, — рассказывал мне ледоисследователь Яковлев. — Нет радиостанции, нет связи с внешним миром, и никто не узнает, что с нами случилось.

Но опытный радист Курко, механик Комаров и аэролог Канаки из запасных деталей и обгоревших остатков прежней рации за несколько дней собрали новую и восстановили связь. Эпизод, таким образом, закончился благополучно.

К моему прилету лагерь выглядел по-зимнему. Всюду осенняя пурга намела сугробы. Вокруг жилых палаток из снежных кирпичей были возведены снежные стенки с таким расчетом, что между ними и пологом палатки образовывалась воздушная прослойка. У входа возвышались просторные снежные тамбуры. Все это помогло сохранять тепло, ведь в конце октября мороз держался около 30, а дальше будет и 40, и 50 градусов ниже нуля.

Первые часы на льдине я чувствовал себя неуютно — все время мерзло лицо на обжигающем ветру, хотелось света и тепла. И было удивительно, что постоянные обитатели дрейфующей станции бегают по лагерю в одних свитерах и легких курточках. Но через несколько дней привык и я к этим необычным условиям, даже стал находить красоту и очарование в окружающей природе. Темная-темная ночь, в бездонном небе сверкают звезды, изморозь покрыла сверкающей бахромой антенны, мачты, многочисленные оттяжки. Под ногами лежит мягкий слой кристалликов инея.

— Красиво! — сказал я как-то Сомову.

— Эта красота нам обходится дорого, — ответил он скептически. — Недавно на оттяжках радиомачты осело столько инея, что они порвались, а мачта сломалась.

Прошло десять дней. Одним из рейсов улетели на материк аэрологи Зайчиков, Канаки, Благодаров, Чуканин — ведь на зимний период программа аэрологических наблюдений сократилась. Метеорологические наблюдения были возложены на океанографа Гудковича и радиста Щетинина, который в прошлом работал метеорологом на одной из полярных станций. Улетел и кинооператор Яцун. Геофизиков Погребникова и Рубинчика сменил Миляев, прибывший со мной.

На льдине осталось одиннадцать человек. Все они обладали отменным здоровьем, и, к счастью, помощь врача так никому и не потребовалась. Зато на Воловича были возложены обязанности повара. Однако очень скоро выяснилось, что согласился он поехать на Север не ради любви к кулинарии, а ради романтики. И многие годы потом среди полярников ходили анекдоты о невероятных блюдах врача-повара на «СП-2». Только его неунывающий характер, веселость, находчивость и остроумие спасали его от гнева товарищей по дрейфу. А мужество и выдержка, с которыми он безропотно выполнял свои обязанности в исключительно суровых условиях, вызвали к нему любовь и уважение. Камбуз и столовая помещались вначале в большой палатке, потом в фюзеляже разбитого самолета, и за ночь температура воздуха там понижалась до минус 30–40 градусов. При такой погоде ему утром каждый раз приходилось начинать работу.