У незримой границы - [9]

Сигне убежала из дома; когда ей было пятнадцать лет. Она не бродяжничала, не просиживала в кафе и ресторанах. Попросила приюта у сестры своей матери. У тети была дочь одних с Сигне лет, много книг, телевизор. В ее доме никогда не звучали грубости, никого не обижали. И тетка, увидев на плечах и спине Сигне синяки, решила не отправлять ее больше домой. В школу сообщили новый адрес девочки. Мать не очень переживала уход дочери, одной заботой меньше. В алкогольном угаре она уже растеряла все материнские чувства.

Разговор с Дайной состоялся в Алсвикском профессионально-техническом специальном училище. У меня было с собой написанное ее матерью письмо, в котором говорилось, что дочка совершенно забыла дом, ни слова не пишет, отказывается от встреч. Чем заслужила мать такую жестокость? Слово за словом, и мы приблизились к разгадке. Я узнал о событиях, происходивших с Дайной до того, как она очутилась в спецшколе.

Отца она вообще не помнила: он оставил семью, когда девочка была еще совсем маленькой. Вскоре мать вышла замуж за другого, но отчим с самого начала решил, что и дочь вырастет такой же, каким был отец. Эти слова Дайне приходилось слышать изо дня в день. Что же Удивительного в том, что для нее стало невыносимым оставаться под одной крышей с человеком, так недвусмысленно выражавшим свою неприязнь? Она начала уходить из дома, встретила подруг, пытавшихся подсластить свою горечь вином и компанией мальчиков… И вот Алсвики. О чем же станет она писать матери? О том, почему оказалась здесь? Слишком горькими получились бы письма…

Можно было бы привести еще десятки таких же примеров и случаев, которые встречались в моей работе. Но главное можно увидеть уже в этих небольших эпизодах: к чему приводит несоблюдение родителями основной обязанности — вывести детей в Большую жизнь, вывести в момент важного жизненного перелома, когда кончается детство и начинается критический возраст. Именно в это время проявляются и первые признаки таланта, и первые отрицательные привычки — вино, поиски ложной романтики в вечерние часы, первые шаги через незримую границу между «можно» и «нельзя». А ведь то, с каким напутствием родители отпускают своих питомцев в самостоятельную жизнь, остается в памяти на долгие годы.

«НЕ ЖУЙ, СЫНОК, КОГДА ПЕСНЮ ПОЮТ!»

Однажды мы с сослуживцем пришли в школу. Повод для визита был неприятным: здесь стали исчезать деньги, собранные ребятами на завтраки, на театр и кино, для подписки на газеты. Шли мы с тяжелым сердцем. Что заставило какого-то, пока еще неведомого нам человека позариться на чужое?

В кабинете директора обстановка прояснилась: кражи происходили в двух классах — седьмом и восьмом. Мы побеседовали с классными руководительницами. У них уже возникли свои подозрения. Слишком странно вели себя два мальчика. Не так, как все. Да к тому же и необщительны были, сторонились всех.

Может статься, конечно, что эти подростки и окажутся виновными. Но, беседуя с учителями, я думал совсем о другом: разве трудно, обладая профессиональными знаниями, подобрать ключ к мальчишескому «загадочному» миру? Им только по четырнадцать, и если уже сейчас обособить этих ребят в коллективе, то их замкнутость может стать действительно опасным явлением. Разумеется, нельзя формировать весь класс по одному стандарту. Есть люди, которым часто хочется быть подальше от суеты, побыть одним, пожить в мире книг и мыслей. Заставлять таких подростков находиться всегда в коллективе было бы и бестактно, и педагогически неправильно. Поэтому и работать учителем может далеко не всякий человек, а только такой, для которого эта работа — продиктованная сердцем необходимость.

Меня стали одолевать сомнения: а постарались ли педагоги этой школы по-настоящему найти общий язык с «подозрительными» мальчиками? В этом возрасте вряд ли было необходимым вмешательство следователя. Да я вовсе и не следователь, скорее уж исследователь. Но разве и каждый учитель не должен быть им? Каждый день, каждый миг? Не должен ли в своей сущности быть исследователем каждый человек?

Так или иначе, мы оказались здесь, и учителя рассчитывали на нашу помощь. Что ж, в их положении оно и понятно…

Сперва мы поговорили с другими ребятами. Обо всем на свете. И только между прочим — о кражах. О кражах они знали. Негодовали и старались выяснить: неужели нам ничего не известно об имеющихся в школе подозрениях?

Потом настал черед и тех двоих. Разговор предстоял серьезный. В результате его должен был произойти перелом в жизни самих ребят. Вести его надо было спокойно, не спеша. Важно было, чтобы «странные» мальчики задумались о том, что дальше так жить нельзя. Придут ли они к такому заключению?

Я говорю с одним из них, его зовут Айгаром.

— Наверное, ребята уже рассказали, чем мы здесь интересуемся?

— Говорят, какими-то деньгами…

— Верно. Но если неохота тебе начинать с денежных дел, давай поговорим о других вещай. У тебя есть друзья в классе?

— Разве это важно?

— Важно.

— Такого, чтобы был настоящим другом, нет.

— Ты давно учишься в этой школе?

— С первого класса.

— И ни с кем не подружился?

— Подружился. Только не в нашем классе. Я остался на второй год.