У незримой границы - [26]

— Значит, по поводу убийств ничего пояснить не можете?

— Абсолютно…

Магнитофонную запись этого допроса прослушали в кабинете прокурора. Калныньш неудовлетворенно покачивал головой.

— Ну что? Надеетесь разобраться сами? Или все же передадим дело? — спросил он. — Ведь против Гринберга, кроме этой самой анонимки, у вас ничего нет.

— Сами разберемся, — уверенно сказал Эвартс. — Дайте только санкцию на обыск. Надо осмотреть не только его дом, но и мастерскую.

Осматривали тщательно. И все же обыск квартиры Гринберга ничего не дал. Правда, у него нашли журналы «Человек и закон» — комплекты за несколько лет. Но экземпляров, из которых были вырезаны слова для анонимного письма, среди них не оказалось. Пропали? Или не были доставлены?

Гринберг пожал плечами. Куда девались недостающие журналы, он не помнил.

Обыскали мастерскую. Журналов не нашли и там. Зато обнаружили флакончик с клеем. А в печке — кучу пепла от сгоревшей бумаги.

— Что-то вы отапливались не по сезону, — сказал Целмс, осторожно вынимая пепел.

Гринберг промолчал.

Вскоре экспертиза установила, что в печке сгорели именно те номера журнала «Человек и закон», из которых вырезали слова для анонимного письма. И наклеены они были именно тем клеем, который изъяли при обыске в мастерской.

Авторство анонимного письма было установлено неопровержимо.

Однако отправить анонимное письмо — еще не значит убить. И хотя внутренняя уверенность в том, что Гринберг виновен, теперь была и у Эвартса и у Целмса, направить ее в суд было нельзя. Нужны доказательства.

И они нашлись. В печке сгорели, чтобы затем восстать из пепла, не только журналы, но и кожаные перчатки, которые были на Гринберге в ту ночь. Перчатки сгорели не до конца. На них удалось различить следы крови.

Допросы подозреваемого превратились в настоящий поединок.

Однако последним ударом, которого Гринберг не смог уже перенести, оказались не перчатки. И вообще не какое-либо из доказательств.

Он не выдержал, когда Эвартс сообщил ему, что той самой шкатулки с драгоценностями, ради которой Гринберг совершил вот уже третье убийство, в ту ночь в доме Паулины Хорст не было. Что за считанные часы до визита родственника старая женщина, словно движимая предчувствием, отдала ее на хранение Эмме Круминьш. И значит, он, Гринберг, снова, в который уже раз, убил не ту жертву…

На глазах следователя представительный мужчина интеллигентного облика превратился в старика с потухшими глазами и болезненно скривившимся лицом.

После этого он перестал отрицать…

ТРИ ВСТРЕЧИ

Милицейская повседневность заполнена вовсе не одними только уголовными происшествиями. Куда больше конфликтных ситуаций. Тут и несчастные случаи, и горькие разочарования, и многое другое. Все это, казалось бы, не входит в компетенцию милиции. Однако со своими бедами люди чаще всего обращаются именно к нам. И только в редких случаях работники милиции отклоняют такие обращения. Но и тогда человеку объясняют, почему милиция не вправе вмешаться в его дело, и советуют говорить с теми, кто действительно может в этом случае помочь.

За время службы мне пришлось выслушивать сотни посетителей, выезжать на места бесчисленных происшествий. Из этого множества три случая сохранились в памяти ярче всех остальных.

ДВА АПЕЛЬСИНА

Ночное дежурство проходило сравнительно спокойно. Вызовы кончились, часы показывали уже за полночь. Можно было и отдохнуть. Я стал читать книгу, но тут дверь открылась и в комнату вошла пожилая женщина. По облику посетительницы сразу можно было сказать, что пришла она не с добрыми вестями.

Назвав себя, женщина принялась рыться в сумочке в поисках документа. Однако я сказал ей, что предъявлять паспорт нет необходимости: я знал ее по афишам камерных концертов. Женщина была бледна, и руки ее дрожали так, что поданную мною воду она почти всю расплескала. Немного придя в себя, она заговорила; при этом меня не оставляло впечатление, что меня она вовсе и не замечает и говорит сама с собой:

— Он убит, несомненно, убит… Бандиты убили, а милиция сидит и почитывает книжки. Негодяи…

После этого ей стало настолько плохо, что пришлось вызвать «Скорую помощь». Лишь когда посетительница заговорила снова, я смог наконец понять, что исчез ее сын. Ночь, а его все нет, хотя всегда он приходит домой вовремя. Значит, случилась беда. Никакой другой причины она не могла найти.

У женщины оказалась с собой фотография сына, парня лет двадцати, кудрявого, с бородой. Борода, по словам матери, была рыжеватой; при ходьбе юноша заметно прихрамывал.

Женщину отвезли домой, объявили розыск пропавшего. Я сел в патрульную машину; объездили все закоулки, но безрезультатно. А утром женщина позвонила, чтобы отозвать свое заявление: сын только что вернулся домой. Наверное, ей было неудобно за напрасное, как она сказала, беспокойство, и положила трубку не сразу. Я не удержался, и то, что она рассказывала, записал для памяти.

«— Все-таки пойдешь? — спросила мать, и в голосе ее слышалась горечь.

— Надо пойти. Отец, как-никак. И пятьдесят лет исполняется только однажды.

— Разве тебя там ждут? У него другая семья. Все будут для тебя чужими…