У нас все хорошо - [27]

С воинственными криками индейца из-за угла выбегает Отто и направляется к Ингрид с кошкой, угрожающе пританцовывая вокруг них. Кошка вырывается из рук Ингрид и большими прыжками уносится прочь. Ингрид настороженно выпячивает губы и сдвигает брови, точь-в-точь как это делает Альма. Отто продолжает вопить и танцевать на месте.

— Отто, прекрати, — резко и строго говорит Рихард.

Взмахом руки он подзывает мальчишку и отвешивает ему оплеуху. Он убежден, что Отто это не повредит и немного дисциплины ему не помешает.

— Нечего бегать по стене, и убери свой автомобиль на место.

В задумчивой медлительности мимо летят пчелы.

Блуждают солнечные блики.

Раскачиваются тяжелые головки цветов.

В воздухе пахнет средством для чистки ковров.

Ангел-хранитель застыл без движения.

Ветер постепенно сдувает краски с окружающего мира.

На дворе трава, на траве дрова…

И как еще долго все это не канет в вечность?

Рихард исходит из того, как долго он будет все это помнить.

Воскресенье, 29 апреля 2001 года

К следующему приходу Йоханны ванная комната настолько вычищена от хлама, что она, несмотря на побитый кафель и осыпающиеся с потолка клочья старой краски, залезает к Филиппу в ванну. Йоханна говорит, что от постоянного сидения на крыльце у него уже появились веснушки, хотя обычно они проступают в разгар лета. Она смотрит на него, ему нравится, когда она так смотрит, нравится и то, что она говорит, хотя ему не очень понятно, что кроется за всем этим, может, легкая критика? Или она хочет продолжить разговор с прошлого раза, касающийся отсутствия у него семейных амбиций? Нет. Точно нет? Тем лучше. На семейном фронте без перемен. Йоханна добавляет горячей воды. Вода течет по рыжеватым разводам под краном до тех пор, пока на лице у Филиппа не появляется румянец. Сначала запотело окно, а потом и светло-голубая плитка на стене. Йоханна вытягивается, насколько позволяет ванна. Потом спрашивает:

— Слушай, Филипп, можно я останусь у тебя на пару дней?

Вспоминая вчерашний телефонный разговор (да и многие другие, которых было немало), Филипп не особенно удивляется. Возглас Йоханны: я не хочу тебя потерять, я лучше расстанусь со своим мужем! Потом короткая надежда, что она на самом деле и взаправду это сделает, и сразу вслед за этим опять откровенный насмешливый смех (а он — как дурак в колпаке, который ходит по кругу на башенных часах, появляясь, когда дверца распахивается, и исчезая потом снова), ибо намерение это пройдет без последствий и на сей раз, как инфлюэнца или галлюцинация.

— Чему обязан на этот раз? — спрашивает он.

Все очень обыденно, как всегда.

Йоханна повздорила с Францем, а Юлия (дитя, навеки связавшее их отношения) на выходные останется у родителей Франца в Неккенмаркте. Поэтому дома Йоханна никому не нужна.

Полулежа-полусидя, они баламутят воду и разговаривают о том, что накопилось у Йоханны за последнее время, — о Франце, который, по утверждению Йоханны, пребывает сейчас в творческом кризисе. Она приводит подробности: Франц не работает и целыми днями только говорит о том, какие в нем борются идеи. Он часами разглагольствует о телесных формах и интуитивном в искусстве и о том, что он собирается навязать миру свои абсолютные условия. Он вроде понимает, что подобная затея кончится ничем, но все только потому, что ему не дают реализоваться тупые, заурядные люди. Под ними он, естественно, подразумевает ее, Йоханну, говорит Йоханна. И смеется. Вчера вечером он носился по квартире и бесконечно вопил, что весь мир — это сплошной бип! бип! би-и-ип! Он хватался за свои скульптуры, прятался за них и опять вопил: Бип! Бип! Бипер! В своей бесцеремонной манере. А после этих бесконечных бип! бип! ничего не объясняя, он вышел из квартиры и отправился в новую мастерскую. Новая мастерская, из-за которой возникает столько проблем. Франц ни в коем случае не хочет давать от нее кому-нибудь ключ, даже Йоханне, своей законной жене.

— Он аргументирует это тем, — говорит Йоханна, — что мои требования — это попытка заполучить над ним власть, потому что у меня появится возможность его контролировать. А если я пытаюсь доказать, что ключ мне нужен не для утверждения собственного «ego» или для того, чтобы завладеть его собственностью, тогда он задается вопросом, зачем мне в таком случае вообще нужен этот ключ. И раз я так и так собираюсь извещать его о своем приходе, тогда это всего лишь пустые угрозы, которых он не понимает.

Филипп замечает:

— Хорошая аргументация, против которой особо не возразишь.

— Возможно. Тем не менее это наглость. Ведь мы муж и жена.

— Кому ты это говоришь.

И хотя Филипп воспринимает игру ума вокруг брака Йоханны как ненужную нагрузку, как ловушку, в которую он однажды уже угодил, он думает: а может, все это совершенно нормально, — если у тебя связь с замужней женщиной и матерью ребенка, то приходится постоянно разбираться в психологических подоплеках отношений этой женщины с ее мужем и наоборот. И тут ему вдруг приходит в голову и он поражается сам на себя: столько лет мириться с таким положением как с чем-то само собой разумеющимся — быть вторым номером и безропотно довольствоваться со дня свадьбы Йоханны ее любовью на пару часов и без возражений принимать ее заверения, что она любит его гораздо больше, чем Франца, раз до сих пор не произвела от того на свет пятнадцать детей, а ограничилась одним, и то незапланированным, ребенком.