Хорошо у нас в саду, хорошо ходить по широкой просеке, по обе стороны которой растут высоченные, кажется, до самого неба, сосны. Но больше всего нас тянуло на луг. Он какой-то необыкновенный, будто заколдованный, уж ходят-ходят по нему люди, уж бегают-бегают ребята, даже коровы пасутся, а трава здесь все равно высокая, все равно зеленая. И цветов не убывает, цветов здесь столько, прямо глаза разбегаются — ромашки, колокольчики, кашки разные. И такого огромного, такого синего неба, как над этим лугом, я не видела нигде.
В то утро мама сказала нам за завтраком:
— Сходите за молоком, а потом — марш на луг.
— Прямо одни? — удивилась Галка.
В прошлом году мама отпускала нас на луг, только когда за нами заходили ребята.
— Прямо одни, вы же стали постарше. Только чтоб в речку у меня не лезть, рано еще купаться!
— Почему это рано,— затянула Галка плаксивым голосом.— Сама же каждый день говоришь: «Ну и жара, ну и жара».
— Жарко-то жарко, но вода в речке еще как следует не прогрелась,— ответила мама.
— Прогрелась,— заспорила Галка,— Безымянка же мелкая.
— Не купаться! — строго повторила мама.
— Вас поняли,— ответила я.
Схватили мы с Галкой бидон, немножко поцапались из-за того, кому нести нарядный кошелек, который маме связала ее подруга, и помчались в магазин. Там было мало людей, но новая продавщица отпускала медленно, потому что все время разговаривала. В прошлом году здесь была другая продавщица, добрая такая, вежливая. Почти всех она называла по имени, у хороших людей, наверно, и память лучше, чем у плохих. И все взрослые называли ее просто Надей или Надюшей, потому что она была еще молодая, а мы, ребята, тетей Надей, потому что она была гораздо старше нас. А эту новую продавщицу никто никак не называл, наверно, потому, что уж очень часто она сердилась.
Сегодня в магазине были взрослые люди, а один так совсем старый старик с палкой в руке. А детей — только мы с Галкой да еще Оля, она всюду ходит со своей бабушкой. Потом прибежал Эдик в клетчатых штанах. Старик с палкой сказал ему ласково:
— Иди сюда, мальчик, ты впереди меня стоял. Иди, иди, милый!
— Большое вам спасибо,— ответил Эдик,— а я уж думал, что опоздал.
Тут одна тетя в очень большой, ну прямо, как зонт, соломенной шляпе громко сказала Эдику:
— Ничего бы с тобой не случилось, если бы ты уступил старому человеку свою очередь. Такая, прямо, невоспитанность.
— Что вы, что вы,— быстро ответил ей старик.— Этот мальчик уже просил меня встать впереди, но я отказался — самым решительным образом; я прекрасно могу постоять, как видите, со мной еще третья нога.— Тут он тихонько рассмеялся и показал на свою толстую палку. Но женщина в большой шляпе сказала еще громче:
— Ах, не заступайтесь вы, пожалуйста, никудышные у нас растут дети, тут не смеяться, а плакать нужно.
— Сама уж больно кудышная,— тихонько шепнула мне Галка.
Мне тоже не понравились слова этой женщины. У нас в классе почти сорок ребят, есть очень хорошие, есть немножко похуже, есть еще похуже, но никудышного нет ни одного.
Эдик повернулся к женщине в шляпе и сказал таким голосом, как будто просил у нее прощения:
— Видите ли, я очень тороплюсь, меня очень ждут дома, очень ждут.
Тут подошла его очередь, и он поставил свой большой бидон на прилавок. Тетя Надя никогда не спрашивала его, зачем ему столько молока, просто наливала, и все, а новая продавщица давай ворчать:
— Разве тут напасешься молока, когда по целому ведру хватают. И куда только лезет этакая прорва!
Эдик покраснел и снова стал оправдываться:
— Понимаете, мне нужно много, очень много молока.
Галка мне опять зашептала:
— Вот дурак, она ему грубит, а он еще к ней подлизывается.
А Эдик взял свой бидон в одну руку, сетку с хлебом в другую и еще сказал:
— Всего хорошего!
Тут продавщица заулыбалась.
— Обходительный мальчик,— сказала она, когда Эдик ушел.— И хорошенький такой, упитанный, видать, на пользу ему идет совхозное молочко, вон он его по сколько берет.
Она уже налила молоко старику, который стоял за Эдиком, дала ему сдачи, но он все не отходил от прилавка, потому что не мог надеть на банку с молоком прозрачную крышку. И вдруг продавщица как закричит на весь магазин:
— Ну, чего вы тут стоите, как памятник!
В магазине стало тихо-тихо, наверно, от удивления. А потом, наверно, все еще больше удивились, потому что Галка тоже громко-громко сказала продавщице;
— Чего это вы на всех кричите, аж в Зареченске, наверно, слышно!.. Всё кричите, всё ругаетесь. Что вам этот дедушка сделал плохого, зачем вы его обижаете, как вам не стыдно!
— Видать, не с той ноги нынче встала,— сказала Олина бабушка.
— Она каждое утро не с той ноги встает,— сказал еще кто-то.
А женщина в шляпе, которая обозвала нас, детей, неку-дышными, похвалила Галку.
— Молодец, девочка, что за старого человека заступилась, умница. А вам, товарищ продавец, не мешало бы быть повежливее.
Но продавщица почему-то больше всего разозлилась на Галку.
— Видали! — сказала она.— Сама от горшка два вершка, пигалица этакая, а еще выговаривает мне. Это кто ж тебя учит взрослым грубить, мать небось?
