У нас особое задание - [28]

— Машину обеспечьте, — обратился я к Николаю, — шофер будет наш.

— Шофер и машина будут, — ответил Николай. — У меня есть человек, которому я доверяю.

Так возник план операции «Сон». После сытного обеда и выпивки у Николая Рутке любил часик поспать.

Выполнение операции поручили Володе Павлюченко, Ивану Сапожникову и Николаю Турвицу. Они находились на базе пана Вацлава и ждали связного от Николая.

…В день операции Рутке выпил больше обычного. Был особенно болтлив, жаловался, что путь к высокому званию в гестапо для него закрыт: там у начальства много любимчиков, а еще больше выскочек.

— Говорят, что я тупой, что нет у меня тонкого чутья, а что собою представляет Фельдман? Кого он посылает к партизанам?

— Меня это не интересует, — ответил Николай.

— Я тебя считаю другом, — продолжал Рутке, — мне не перед кем душу открыть. Уголовников посылает! В Германии мы их за людей не считаем. Грубо стали работать наши начальники. Не то, не то мы делаем…

Время шло. Усиливался февральский мороз, потрескивали за окнами деревья, Рутке продолжал «открывать душу». Оказывается, главная причина неудавшейся карьеры — какой-то родственник, находящийся за антигитлеровскую пропаганду в лагерях.

— Черт с ним, — со злобой выругался Рутке, — пусть сдыхает. Я никогда не изменю нацизму и великому фюреру.

Было около двенадцати, когда чекисты вошли в квартиру Николая. Рутке спал, а через полчаса Николай, используя свое служебное положение, проводил разведчиков за город.

21 февраля Рутке был доставлен в штаб партизанского соединения и рассказал все, что нам нужно было знать.

Из двадцати человек, направленных Фельдманом со специальным заданием, двенадцать мы знали по фамилии либо по приметам. Это были те, с которыми прямо или косвенно соприкасался Рутке. Он сообщил, что к нам заслан квалифицированный агент, медик по профессии. Это все, что Рутке знал о нем.

Исчезновение Рутке не вызвало большого шума. Вероятно, Фельдман заподозрил в причастности к этому делу трех завербованных им уголовников, которые не пошли на задание, а обосновались в Люблине. Их арестовали и расстреляли.

Было ясно, что посланцы Фельдмана вот-вот появятся в дивизии. Стрельцов, Маслаченко и Пономаренко получили конкретные задания.

— Дело чести каждого из нас, — сказал я, — обезвредить агентуру Фельдмана.

Продвижение Красной Армии к западной границе, активизация борьбы польского народа против оккупантов, возросшее влияние Польской рабочей партии (ППР) вызвали резкую реакцию правых партий. Из разных источников мы получали данные о том, что на территории Польши действуют вооруженные отряды, сотрудничающие с гитлеровцами. Они ведут жестокую борьбу со всеми патриотами, а особенно с коммунистами.

Группа разведчиков под командованием Вани Плаксина в районе Лейно — Ожехув подверглась вооруженному нападению. Схватка была короткой. Упорное сопротивление оказал человек в форме польской армии. Точно выбрав место, он отбивался от разведчиков.

— Взять живым, — приказал Плаксин.

Последовало два выстрела. Ваня был легко ранен в правую руку, но продолжал отвлекать внимание поляка на себя. Иван Сапожников сзади подполз к врагу. Когда тот заметил Сапожникова, было уже поздно. Пленный оказался Станиславом Грюницким, поручиком польской армии, сыном торговца из Лодзи.

— Пока мы живы, все богатства страны, созданные нашими отцами и дедами, будут принадлежать нам, — заявил пленный.

Я спросил:

— Каким же образом вы думаете после войны завладеть этими богатствами?

Грюницкий, не задумываясь, ответил:

— Само собой разумеется, с помощью западных союзников.

— Вы имеете в виду тех, что за Ла-Маншем, за океаном, или тех, которые сейчас топчут польскую землю?

— Это не имеет существенного значения.

— За что вы уничтожаете советских военнопленных, бежавших из фашистских лагерей?

— Мы уничтожаем не всех, — ответил Грюницкий, — некоторых отпускаем для того, чтобы они сказали своим, что русским в Польше делать нечего.

У Грюницкого были изъяты листовки, призывающие уничтожать польских коммунистов, бороться против армии Советов, содействовать гитлеровцам в победе над Красной Армией. Одна из листовок заканчивалась словами:

«Только там, на западе, наши друзья и союзники. Только лишь они одни могут спасти Польшу от порабощения Советами».

Я смотрел на задержанного, стараясь понять, что творится у него в душе.

Мое спокойствие вывело Грюницкого из терпения.

— Что вы еще от меня хотите? — спросил он.

— Кого вы знаете из руководителей НСЗ?

— Если говорить откровенно, они меня мало интересовали. Знаю одного, он является автором листовок. Зовут его Юрист. Есть у него еще какая-то партийная кличка, но я ее не помню.

— Где дислоцируются ваши военные формирования?

На этот вопрос Грюницкий отказался отвечать.

— Тогда, — сказал я, — ответьте на последний вопрос, и больше мы вас не будем беспокоить. Можете ли вы дать письменное показание, когда и кого вы расстреляли из числа польских коммунистов и советских военнопленных?

— Это еще для чего?

— Чтобы иметь основание расстрелять вас. Не мы, а вы напали на наших разведчиков.

Грюницкий растерялся. Он клялся, что не принимал участия в расстрелах. Нервы его не выдержали. Он сообщил нам о военных формированиях, и впервые от него мы услышали о таких деятелях, как Зомб, Богдан и других.