У нас была великая эпоха - [14]

В один прекрасный осенний день по Свердлова пустили (это был праздник) трамвай! С появлением трамвая дети стали чаще наведываться в развалины. За патронами! Из патронов вытаскивались пули, а порох высыпался на рельсы! Это было великолепное развлечение, за неимением фейерверков. Пользуясь тем, что небольшой сквер треугольником располагался меж разветвляющихся в этом месте трамвайных путей, дети затаивались в сквере (собственно, это был лишь клочок территории, не предназначавшийся для публики, издержка топографии) и, улучив удобный момент, выскакивали, дабы осуществить свои преступные намерения. Осуществив, они располагались поудобнее и ждали жертву. Иногда малолетние злодеи перебарщивали и клали под колеса бедного калеки, только что отремонтированного от последствий войны, такое количество взрывчатых веществ, что бедняга подпрыгивал и зависал в воздухе. Пламя изрыгалось из-под колес, взрывы были такие, как будто на город опять напали немцы… Водитель, и кондукторы, и пассажиры выскакивали, яростные, пытаясь поймать малолетнюю шпану. Шпана с визгом бежала в родительский двор штаба дивизии, где, они знали, старшина Шаповал сидит на крылечке и не даст их в обиду.

Было много насекомых. Удивительные брюхастые зелено-изумрудные мухи прилетали из развалин и опускались на лошадиный навоз. С первым теплом каждой весною тянуло из развалин гарью и сладким, неприятным запахом. Запах этот старшина Шаповал, бывший как бы консьержем двора штаба дивизии (он жил в крошечном флигеле-сарайчике в глубине, у забора), объяснял, пугая детей оставленными в развалинах трупами фрицев. Немец назывался «фриц» или «немец», то есть немой, мычащий что-то на языке, который нельзя понять. Никто не называл «фрицев» германцами. Выйдя на Красноармейскую улицу рано утром или к вечеру, можно было увидеть колонну пленных фрицев, проводимых два раза в день на работу и с работы. Первое время офицерские дети часто ходили смотреть на фрицев, свистели, завидя их, и пытались запустить в фрицев осколками кирпича, если красноармейцы, охранявшие их, вдруг зазеваются, но вскоре это удовольствие потеряло новизну, приелось. Фрицы в обесцветившихся от времени шинелях выглядели вовсе не плохо, однако, наблюдая колонну небритых мужчин, покорно вышагивающих в сопровождении всего лишь нескольких послевоенных, юных красноармейцев с ружьями, было непонятно, как такой враг мог дошагать до самого Сталинграда и почти уже победил нас… «Ну, да русский человек разозлился наконец и врезал фрицу», — объяснил старшина-консьерж, разматывая портянку. Дело происходило на крыльце, вокруг сидела малышня и внимательно слушала старшину.

«А почему русский человек не разозлился сразу?» — спросил Ленька. Ленька был на несколько лет старше Эдика и большинства малышни и вообще-то не принадлежал к офицерским детям. Мать его работала официанткой в офицерской столовой на первом этаже и потому приводила Леньку на весь день играть с офицерскими детьми.

«Гэ-гэ, — засмеялся почему-то Шаповал. — Русскому человеку, чтобы раскачаться, время необходимо. Но уж если раскачается, тогда — держись, враг!» И, протерши жилистую, набухшую венами солдатскую ногу рукой (на этих ногах он дошел до Берлина), старшина стал аккуратно заматывать ее портянкой… Автор ясно, как из вчера, видит эту солдатскую ножищу, со скошенной в походах пяткой и скособоченными ногтями, белую, с синеватыми венами, и как ее, слой за слоем, накрывает размятая только что портянка. Другую с готовностью разминает в это время крошечная дочка «героя Кзякина», Настя. О Герое Советского Союза Кузякине речь пойдет дальше, сейчас же автор торопится закончить эту трогательную сцену на закате. Настя Кузякина с портянкой, садится солнце, малышня птичками расселась на трех высоких ступеньках, ведущих в хижину старшины. Старшина казался четырехлетнему Эдику дедушкой с усами. На самом же деле старшине должно было быть не более тридцати лет. В белой нижней армейской рубахе, в обязательных подтяжках, в выгоревших хаки галифе, ну, может, он выглядел чуть старше… Вместе со старшиной в хижине жила его жена-«казачка». Почему «казачкой» называли ее только, ведь и старшина Шаповал был донским казаком, непонятно. Возможно, старшинство в Шаповале перевешивало казачество. Отношения Эдика, подающего сейчас (они все хотели дружить со старшиной, мелкие льстецы, дружить с ним было выгодно) сапог старшине, с владельцем сапога были очень хорошие. Неизвестно, объяснялись ли эти отношения личными качествами четырехлетнего Эдика или служебным положением лейтенанта Савенко (предположим, что старшина в чем-то зависел от этого именно лейтенанта), но это были отличные отношения. Ему позволялось подавать сапог старшине! Испортились отношения, только когда старшина завел себе молодую овчарку, а казачка родила ему маленькую крикливую девочку. Но не с одним только ребенком Савенко расстроились у старшины отношения, но с большинством малышни, ибо все стали бояться большой игривой немецкой овчарки. А заимев своего ребенка, старшина, возможно, стал меньше интересоваться чужими детьми.