У народов Восточной Африки - [37]

Брачное законодательство племени джолуо — суровое и беспощадное. Соблюдать его обязан каждый, независимо ют положения. Исключением не является даже вождь племени. Все прекрасно знают, что после рождения девочки мать не должна покидать своей хижины три дня, после рождения мальчика — четыре. В течение последующих десяти дней она может гулять свободно, но ни в коем случае не встречаться ни с одним мужчиной, будь то даже собственный муж. И лишь по прошествии тринадцати-четырнадцати дней женщина может вернуться к исполнению своих супружеских обязанностей. Обычай запрещает мужу общение со всеми прочими женами, прежде чем не восстановлены отношения с женой, произведшей на свет ребенка. Справедливость должна торжествовать.

Когда наш джип остановился у резиденции короля, жители близлежащих селений сбежались посмотреть на вазунгу. Вождь племени оказался очень гостеприимным, он просто не знает, куда меня посадить. В мое полное распоряжение предоставлена новая, только что построенная хижина. В хижине довольно удобное тростниковое, кустарной работы ложе, большой стол и две скамейки. Намеренно или просто в силу странного стечения обстоятельств все места за столом заняты молоденькими девушками, буквально как на смотринах.

Невольно обращает на себя внимание та свобода, с которой держатся здесь люди. В мою обитель входят без разрешения и приветствий. Она превращена в место постоянных сборищ. Гостя здесь стремятся принять щедро, от всей души.

— Сейчас девушки исполнят для бвана мкубва танец птичьей свадьбы! — шепчет джумбе, фамильярно ударяя меня по плечу, и при этом как-то странно улыбается.

— Почему ты смеешься? Разве этот танец должен что-то означать?

— Хе-хе-хе… конечно. Если девушка танцует этот танец — значит, ты нравишься ей… хе-хе-хе!

Танец начался прямо у порога моей хижины. Танцевали две женщины: одна — худая и высокая, другая — пухлая, с округлыми формами.

Почти весь птичий танец исполняется на согнутых ногах. Обращенные друг к другу головами женщины кружатся, хватают руками песок и одновременно тянут монотонную, но довольно мелодичную песенку.

В эту ночь я спал как убитый. Горячий источник сделал свое дело: ишиас почти прошел. Проснулся я, разбуженный чьим-то плачем. Я сел на постели и прислушался. Плач доносился издалека. Плакала, по-видимому, пожилая женщина. Время от времени плач ее сменялся воплями. Сомнений не было, что-то случилось.

Я поспешно натягиваю пижаму и выхожу из хижины. Неожиданно, как из-под земли, передо мной вырастают два верзилы.

— Бвана что-нибудь нужно? — спрашивают они.

— Почему вы не спите? Кто вас тут поставил?

— Джумбе приказал нам сторожить бвану, неровен час — придет лев.

— Кто там плачет?

— Это биби (жена) оплакивает мужа. Он умер сегодня вечером.

— Так, значит, будут похороны. Когда его хоронят?

— Когда солнце будет вот здесь (поднятая рука парня напомнила мне стрелку гигантских часов)… и воины вернутся после сражения.

— Какого сражения? Разве вы с кем-нибудь воюете?

— Нет, но если кто-нибудь умирает — значит, его убила чья-то воля. Раньше в таких случаях сразу шли в поход на врага, чтобы отомстить за смерть. Теперь вазунгу запретили войны, поэтому воины просто идут на границу с васукума или вакикуйю, чтобы изобразить войну. Злые духи должны знать, что мы готовы защитить себя.

— И когда же вы отправитесь на сражение?

— На рассвете. Вождь даст сигнал.

Долго ждать мне не пришлось. Едва небо начало розоветь на востоке, раздался высокий, пронзительный звук рожка. Его было слышно на несколько миль вокруг. Не прошло и четверти часа, как появились первые группы воинов. Старейшины шли в огромных меховых шапках с султанами страусовых перьев. У каждого из них был тяжелый, изогнутый, разрисованный зигзагами щит. Вооружены они были копьями и луками. Постепенно их собралось довольно много. Вот выносят труп и кладут его прямо у порога. Присутствующие женщины неистовствуют, закидывают головы, издают всевозможные звуки, драматически заламывают руки. Воины также выражают свое отчаяние всеми возможными средствами. Они бьют кулаками себя в грудь, жалуются друг другу, бегают по двору, потрясают оружием, бренчат браслетами на руках и ногах.

Постепенно неистовство охватывает всех находящихся на площадке перед хижиной, и я начинаю чувствовать здесь себя совершенно лишним. Из почетного гостя я превращаюсь в непрошеного и всеми забытого. Уже никто не обращает на меня внимания. Вокруг все мелькает, и я просто не знаю, куда деться. Может быть я им мешаю? После тщетных попыток обнаружить какое-нибудь убежище я прислоняюсь к глиняной стене хижины и стою, наблюдая за происходящим. Джумбе замечает меня.

— Бвана мкубва простит нас, смерть настала так скоропостижно… В нашем климате покойник не может лежать долго. Нам приказано хоронить немедленно.

— Я совсем не сержусь и хотел бы присутствовать при погребении. У нас в Улая хоронят иначе… Впрочем, знаешь что? Чем мне ждать здесь до завтра, я лучше поеду с тобой на место сражения. Попутно я рассмотрю детали вашего убранства.

— Хорошо. А теперь пойдем в мою хижину, выпьем чаю и поедим.

Граница с «вражеским» племенем проходила неподалеку, в десяти-двадцати милях ходьбы по лесной чаше. Там собралось уже около пятисот вооруженных мужчин. В нашем автомобиле лежали щит и два копья — вооружение самого джумбе. Он тут же принял руководство всем происходящим. Вместо шапки из гривы льва на голове у него поясок из разноцветных бус, к которому прикреплены четыре клыка гиппопотама: по два с каждой стороны лица, на обнаженной груди большой, плоский белый медальон, вырезанный из морской раковины.