У любви нет голоса, или Охота на Лизу - [3]

Макс плюхнулся на авангардный диван, криво усмехнулся – теперь он кот домашний, пушистый и покладистый, лишь изредка, вспоминающий о своем боевом прошлом. Вот что с мужиками делает любовь…

Ему вдруг стало очень обидно, впервые за этот озаренный сиянием Лоры Лайт год. В конце концов, ему уже тридцать, давно не мальчик, чтобы им вертела какая-то Лора.

Может, и права сестрица Анюта? Пора ему повзрослеть и перестать ухлестывать за – как это она их называла? – за телевизионными стрекозами? Анюта женщина мудрая и опытная. У нее семья есть: муж и дети-двойняшки. Она в жизни получше многих других разбирается. Может, и правда, – пора взрослеть? Вот прямо завтра. Нет, прямо сегодня!

Макс встал с дивана и быстро, чтобы, не дай бог, не передумать, покинул Лорину квартиру. Богиня вернется под утро, а Макса Легостаева нет на прикроватном коврике. Макс Легостаев снова стал бойцовым дворовым котом…

Стараясь не думать, чего ему будет стоить этот поступок, Макс спустился на первый этаж, клацая зубами от холода, сел в свою машину. Все, домой! Пить пиво, напиток плебеев, как сказала бы Лора, отогреваться и смотреть по ящику футбол. Хоть один из его сорока спутниковых каналов должен показывать футбол, забаву для олигофренов, по мнению Лоры.

А плевать! Он будет пить напиток плебеев и предаваться олигофреническим радостям. Лишь бы не думать о неминуемой расплате и долгосрочном отлучении от ее тела.

Предаться тихим мужским радостям не удалось. На подступах к родимому дому резко активизировалась уснувшая было совесть. Макс даже закашлялся от неожиданности, повертел головой в поисках источника раздражения.

Вот он, источник – полузаметенная снегом беседка. Макс сжал зубы и уже собрался проехать мимо, но растревоженная совесть больно ткнула его локтем под ребра.

– Да она уже, наверное, давно ушла, – сказал Макс зло и сам себе не поверил.

Ушла она, как же! В ее нынешнем состоянии она и ползать-то не может, не то что ходить. А сколько там за бортом? У-у, за бортом восемнадцать градусов мороза. А она в шубке этой своей куцей и сапогах дерматиновых.

А времени сколько прошло с их случайной встречи? Сорок минут.

Можно замерзнуть в двадцатиградусный мороз за сорок минут? Максу очень не хотелось себе в этом признаваться, но по всему выходило, что замерзнуть – раз плюнуть.

«И что теперь? – сердито думал он, выбираясь из машины и прыгая в глубокий снег. – Мне нужно открыть у себя дома благотворительный вытрезвитель и вытрезвлять всех желающих? Хорошая получится развлекуха…»

Где-то в душе он продолжал надеяться, что женщина ушла. Но она лежала на деревянной скамейке, припорошенная снежком. Второй раз за этот сумасшедший вечер Макс испугался.

А что, если тетка уже того, окочурилась? Он бросил ее в беседке, потому что торопился на свидание к Лоре, а тетка взяла и замерзла насмерть. Макс стянул предусмотрительно надетые перед выходом из машины перчатки, сунул руку тетке за пазуху. Она была теплой, не такой теплой, как его рука, но все же… И сердце ее под его пальцами билось.

«Жива!» – в который уже раз за этот чумовой вечер возликовал он. Нежно, точно суженую, он подхватил на руки закутанную в хлипкую шубейку наркоманку и порысил к машине. Вытрезвитель так вытрезвитель, лишь бы грех на душу не брать.

Ввалившись в подъезд родного дома, Макс немного отдышался. Ноша была не своей и от этого тяжкой. Вот если бы он нес Лору…

Хватит мечтать, тетку еще нужно разморозить и, по возможности, привести в чувство, чтобы к утру и следа ее не было в его квартире.

Кое-как открыв дверь, Макс положил меховой сверток на коврик в прихожей, стал торопливо раздеваться. В квартире было тепло. Благодать-то какая! Он разулся, влез в домашние тапки, задумчиво пошевелил пальцами ног. Заниматься «гостьей» не хотелось. Может, оставить ее отсыпаться на коврике?

Он бы и оставил, если бы не совесть. Со стариковским кряхтением Макс присел перед «свертком», с раздражением посмотрел на натекшую с него лужу. От мокрой шубейки пахло псиной. Макс брезгливо поморщился, принялся расстегивать пуговицы. Тетка не шевелилась, лежала себе тихонько, в процесс не вмешивалась. Он стащил шубейку, на вытянутой руке отнес ее к вешалке. Потом передумал, вешать не стал, пристроил в углу на полу. Больно много чести для задрипанной дворняжки из неизвестного зверя – висеть рядом с его породистой испанской дубленкой.

Извлеченная из шубы тетка оказалась щупленькой, даже тщедушной. Наверное, запойная. Пить пьет, а поесть забывает.

Сапожки, сначала показавшиеся ему дерматиновыми, при ближайшем рассмотрении оказались вполне приличными, из натуральной кожи. Он даже разрешил им постоять рядом со своими «штатовскими» ботинками.

Носочки у алкоголички были просто загляденье: полосатенькие и с пальцами. Может, она по пьяни на ноги перчатки натянула? Макс присмотрелся – нет, самые что ни на есть носки, только с пальцами. Даже в цвет к головному убору подобраны. Во как!

Вязаная шапка-ушанка с длинными полосатыми «ушами» тоже смотрелась забавно. Макс потянул за одно «ухо» и тихо присвистнул. Замороженная тетенька, наркоманка-алкоголичка, оказалась вовсе не тетенькой. Нет, принадлежность ее к женскому полу сомнений не вызывала, а вот возраст… С возрастом Макс ошибся лет этак на двадцать. Тетенька оказалась девушкой, к слову, довольно привлекательной. Не такой привлекательной, как Лора, но тоже очень даже ничего. Невысокая, стройная, с короткими каштановыми волосами и симпатичной мордашкой. Вот только с кожей ей не повезло. – Слишком бледная, местами синюшная.