У лодки семь рулей - [93]

— Полнолуние скоро.

— Вода еще выше подымется, — откликнулся Жоан Инасио. — Но ежели только не налетит этот чертов ветер с устья, так почитай, что обошлось и урожай будет в целости.

— Больно ты рано обрадовался…

Работа кипела вовсю. Женщины сновали взад и вперед с корзинами и пели на ходу. Подмигнул я одной: как, мол, насчет того, чтоб станцевать после работы?

— А я, — отвечает, — уже с Брюзгой обещалась.

— Ну еще бы, — говорю (а сам чуть от смеха не лопаюсь), — он ведь великий мастак по части танцев.

К вечеру снова разразился ливень, да какой — вселенский потоп, да и только; похоже было, что небо давится водой и изрыгает ее на нас. Землекопы оделись в прорезиненные плащи, на ноги гетры натянули — словом, обрядились против дождя честь по чести. Худо было с подсобной силой: женщины да ребятня в такой воде мигом раскисли. Наша команда принялась наваливать камень, а остальные бегом спустились к реке и оттуда волокли наверх огромные комья глины — скреплять каменную кладку. Управляющий, видать, порядком струхнул.

— Эк его забирает, — бормотал он. — Видывал я разливы, но такого не припомню. Сколько хлеба-то погибнет, господи…

Его страхи прибавляли нам силы. На Лебяжьем острове почище было, а ничего — выдюжили. И здесь не подкачаем. Жоан Инасио от всех нас заверил управляющего: все, мол, сделаем как нельзя лучше. Тот пообещал каждому по два милрейса сверх положенной платы.

Налетел ветер, и теперь ливень лупил вкосую, и все вокруг выло и грохотало. Землекопы еле удерживались на ногах — того гляди, снесет с дамбы. На реке ни одного паруса, а у пристани в Альяндре сбилось в груду видимо-невидимо лодок и баркасов.

Вода все прибывала. До верхнего края дамбы уж меньше метра оставалось, а люди не отступали и все так же клали камень, подтаскивали землю, теперь уж всем скопом, не делясь на команды. Давно уж прогудели заводские гудки: кончилась смена, а мы и думать забыли о времени. Пожевали на ходу хлеба с салом да по глотку водки хлебнули, чтоб не простыть, да и дальше вкалывали. И ведь не понукал нас тогда никто, сами работали не за страх, а за совесть. Женщины с ребятишками молча глядели на нас из дверей барака — барак-то от дамбы всего метрах в ста находился.

— Отсюда теперь воде нипочем не пробиться, — сказал Брюзга.

— Ежели мы ее здесь задержим, тогда все спасены, — подтвердил старик землекоп.

Но через час — вроде бы так — ветер переменился и так же бешено задул с юга. Море заволновалось. А когда при такой буре еще и море разыграется — тут уж все дамбы и все землекопы на свете не в силах преградить воде дорогу. Ветер с Палмелы — вестник бедствия. Мы старались не думать о нем, мы спешили возвести наше укрепление. В той адской заварухе это было все одно что сотворить чудо. И мы сотворили его своими руками.

Ночь навалилась на нас с размаху — о ней мы тоже позабыли. Но ливень поутих, и землекопы порешили довести дело до конца; нельзя дать реке нас переупрямить.

И вдруг раздался гул — весь остров от него содрогнулся. И кто-то закричал не своим голосом:

— Море прорвало южную плотину!

— А-а, чтоб ему, этому ветру!.. — в ярости выругался Инасио.

Вокруг была кромешная тьма. Со скотного двора доносилось неистовое мычание одуревшей от страха скотины. Кричали люди. Кто-то из наших не выдержал, побежал, хотя Жоан Инасио не велел нам двигаться с места.

— Вернитесь, куда вы, вернитесь!

— Море прорвалось, теперь всем нам крышка! — закричал старик землекоп.

Мы очутились в ловушке и метались между бараком и дамбой, силясь отыскать местечко, куда вода еще не достала. Но она заливала все вокруг сплошным потоком. Ночь прямо исходила отчаянными воплями. Сроду я не видывал такой дьявольской сумятицы. Будто диких зверей выпустили из клеток. Добежав до барака, я повернул назад, к дамбе. Смерть хватала меня за пятки, я слышал крики тех, кого она уже схватила… Ох, как они кричали! Стоны, вопли — сдавленные, хриплые — сливались в нечеловеческий вой, хватали за сердце. Я все бежал что было сил, какие-то люди, тяжело дыша, бежали бок о бок со мной. Один вдруг споткнулся, упал, и вода тут же сомкнулась над его головой. Я припустился еще прытче, хотя ноги меня не слушались, подкашивались, а смерть, подлая, так и норовила утянуть меня в бездну. На скотном дворе ополоумевшие со страху животные разломали загон и с надрывным мычанием и блеянием понеслись в сторону дамбы. Теперь я уже шел по горло в воде, не надеясь на спасенье; с каждым шагом земля, все быстрее уплывала из-под ног, и вот я уже не смог нащупать дна. Все кругом было сплошное море. Я забарахтался в воде, силясь выплыть, и вдруг натолкнулся на что-то большое, плывущее рядом со мной. «Бык», — понял я и, поднатужась, вскарабкался ему на спину. Бедное животное тоже искало спасения. На нем я добрался до подножия дамбы, но вылезти на нее у меня не хватило сил. Наверху метались темные фигуры, они воздевали руки к небу и что-то кричали охрипшими голосами. Другие темные фигуры судорожно цеплялись за сваи.

— Держитесь, держитесь, товарищи! — кричали с плотины, и голоса их захлебывались слезами.

Бык подо мной вдруг весь обмяк и начал уходить под воду, а я в отчаянии стал молотить его по спине кулаками, словно это могло его оживить. Но он только бился в предсмертных корчах и жалобно мычал. Со стороны Альяндры послышалось ответное жалобное мычание. Бык задрал голову — высоко, как только мог, аж рогами до спины достал, рванулся — я схватил его за рога, чтоб помочь ему, и вдруг почувствовал, как бока его холодеют, он слабнет все больше и уходит вместе со мной в черную глубь. Закричал я тогда, первый раз за все время. Закричал, но голос мой оборвался, горло мне сдавило, я хотел что-то сказать быку, подбодрить его, но не мог выдавить из себя ни звука.